Бессмертный избранный
Шрифт:
Я чувствую, что готов снова подступить к Инетис и трясти ее, чтобы заставить ее возвратить сюда Унну, и только собрав все силы, заставляю себя остаться на месте и успокоиться.
— Мне нужна Энефрет, — плачет Инетис. — Мне нужна Энефрет, чтобы она сказала мне, что все будет хорошо. Я уже не верю, что переживу это.
— Инифри не покинет тебя, син-фира, — тут же говорит Л’Афалия, гладя ее по руке. — Она дала мне сбежать через река, полная серой воды. Она не дала копье пробить меня насквозь. Она не дала Серпетис убить меня. Она не
— Зачем ты звала меня, Инетис? — спрашиваю я, прерывая это воспевание Энефрет.
Я вижу, как Инетис собирается с силами, дышит полной грудью, чтобы суметь сказать все сразу, пока боль снова не подступила к ее нутру:
— Это не из-за меня… Избранный показал мне город, и я хочу, чтобы ты предупредил людей Асморанты… Пока была метель, к восходной стороне подошло новое войско. Их в два раза больше, чем тех, что уже стоят здесь, и они ведут зеленокожих. Они ждали подкрепления с той стороны реки.
Она откидывает голову и закрывает глаза, и я вижу, как из них катятся слезы.
— А я обещала людям щит.
— Надо предупредить людей, — говорю я, не позволяя себе задумываться о том, что только что услышал.
Я не могу позволить себе сожалеть о щите, ребенке, Унне… Я выскакиваю из дома, ища глазами любую свободную лошадь, и как будто бы везет — почти сразу же я замечаю в клубах снежной пыли летящего к укреплениям скакуна. Я почти напрыгиваю на лошадь, и та истошно ржет, едва не скинув всадника в снег.
— Куда направляешься?
— Пошел прочь! — рычит он и замахивается на меня мечом. — Смерти ищешь?
— Я — син-фиоарна Асморанты, — рычу я в ответ.
— А я — нисфиур, — рявкает он и срывается с места так быстро, что я не успеваю запомнить его лица.
С проклятьями я оборачиваюсь сначала в одну, потом в другую сторону. Дорога пуста, мягкие снежинки, словно издеваясь, пытаются упасть мне прямо в глаза. Медленно светает, но небо не становится выше. Набитый снегом мешок так и висит над городом, разве что дыра в нем стала гораздо меньше, и снег едва сыплет. Я обхожу оба дома раз за разом, но лошадей в конюшне нет, и по дороге никто не едет. Холод пробирается под корс, и вскоре я перестаю чувствовать пальцы рук.
Но стоит мне открыть дверь, чтобы вернуться в дом, как мимо проносится взмыленная лошадь.
— Стой! Стой же! — кричу я, выбегая, и на этот раз всадник останавливается. Я подбегаю к нетерпеливо гарцующей лошади и выпаливаю известие, даже не спросив, куда направляется этот вестник.
Он кивает:
— Я передам. Разведка донесла, что с севера заходит вооруженный отряд. Фиур ночевал в своем доме, сейчас я везу донесение к южным укреплениям. Я передам.
— Как зовут тебя, воин? — спрашиваю я.
Он называет тмирунское имя, которое я забываю сразу же, как забегаю внутрь. Цилиолис и Инетис кричат так громко, что мне хочется тут же вернуться обратно, в снег и холод.
Холод, ветер. Где Унна? Что с ней теперь? Инетис бы почувствовала ее
Я впервые хочу верить словам Л’Афалии, впервые хочу верить Энефрет и думать, что она не даст Унне погибнуть из-за магии, которая унесла ее неизвестно куда.
Цилиолис бредит и постоянно повторяет «одеяло, одеяло», хоть уже обливается потом под грудой одеял, которые на него накинули заботливые лекарки. Он не приходит в себя со вчерашнего дня, и девушки говорят, что так лучше.
— Одеяло, одеяло, — снова говорит он с усилием, и открывает глаза, глядя мне в лицо, но не видя его. — Сожгите. Сжечь одеяло. Серпетис.
Он как будто понимает, что говорит, и я подхожу ближе, отстраняя лекарку, которая хочет снова укрыть его.
— Нет. Ему не холодно. Отойди, тут что-то другое, разве ты не слышишь?
— Он просил сжечь одеяло и вчера, но потом пропотел и стал спокойнее, — говорит она.
Вчера? Разве мы здесь уже не тысячу дней, разве Инетис не кричит уже сотню Цветений подряд?
Я нетерпеливо отсылаю девушку прочь.
— Цилиолис, что за одеяло? — Я хватаю его за плечи и заставляю посмотреть себе в лицо. — Что за одеяло нужно сжечь?
— Энефрет. Инетис. Мама. Мама!
Я раздосадовано отпускаю его, понимая, что ничего не добьюсь. Он что-то хочет сказать или это все же действуют снадобья?
Энефрет, одеяло, мама…
Эти слова кажутся мне странно связанными, и когда Цилиолис снова начинает их повторять, я понимаю — и поняв, выскакиваю из сонной как ошпаренный, едва не сбив с ног стоящую за дверью лекарку.
Я залетаю в сонную Инетис на высоте ее крика, и запах здесь так тяжел, что я закрываю рукой нос, чтобы его не чувствовать.
— Открой окно, — машу я Л’Афалии.
— Она может простудиться! — бормочет она.
— Ей нужен воздух, чтобы дышать! — возражаю я, и она покорно поднимается и собирает шкуру. Поток свежего воздуха врывается внутрь, и я вижу, как Инетис вздрагивает от ледяного порыва.
— Оставь, — просит она еле слышно. — Хотя бы чуть-чуть… Подышать напоследок…
Она выглядит так плохо, что хуже уже, кажется, невозможно. Вторая половина дня, но крики не становятся тише и рожать Инетис не собирается. Я вижу, что она уже выбилась из сил, что ей все тяжелее дышать и говорить и даже, похоже, думать.
— Инетис, где одеяло, которое тебе отдал Цилиолис? — спрашиваю я, пока она пытается закутаться в покрывало. — Помнишь, то, которое он вез с собой всю дорогу до Асморанты?
— Мамино одеяло? — всхлипывает она, и я понимаю, что был прав. — Зачем оно тебе, причем здесь оно?
Она вдруг замирает и смотрит на меня. Мука, исказившая лицо, так странно вяжется с хриплым смехом, что мне кажется на мгновение, что Инетис сошла с ума.
— Нет, нет, не может быть. — Она хохочет все громче, но хватает ртом холодный воздух и в какой-то момент смех переходит в кашель. — Ты хочешь сказать…