Бессмертный избранный
Шрифт:
— Это ведь не сельский дом, и я не в деревне, — говорит Серпетис.
— Ты в доме Мастера, и я — его ученик, — говорю я.
Он стискивает зубы от моей правды, отводит взгляд и долго смотрит в какую-то одному ему видную точку на стене.
— Ты не умеешь лгать, — говорит он, не глядя на меня. — И значит, ты скажешь мне правду. Ты вылечила меня магией, ученик Мастера?
Я качаю головой.
— Нет. В моих травах и повязках Мастера не больше магии, чем в твоих глазах. И ты еще не вылечился, чужак. Тебе лучше пока остаться здесь.
— Ты
— Это не магия, — отвечаю я, и он верит мне. Успокаивается, просит еще воды и, когда я ее приношу, отворачивается к стене и погружается в раздумья.
Я не мешаю ему.
Когда наступает вечер, и Мастер уходит к воде, чтобы собрать в кувшин лунный свет для какого-то своего ритуала, я и Серпетис остаемся одни. Он все еще слишком слаб и едва способен поднести ко рту чашку с бульоном, но силы к нему вернутся, я знаю точно. Слабый румянец выступает на щеках Серпетиса, когда я приношу ему вина и заставляю отпить глоток.
— Это не зелье? — спрашивает он. — Это не заговоренное вино?
Я качаю головой, поправляя выбившийся из-под косынки локон испачканными соком ягод пальцами. Мне нравятся глаза Серпетиса, и я не могу ему лгать.
— Ты справляешься сам, — говорю я. — Ты сильный, твоя кровь горяча, твои раны зарастут без волшебства.
Он пристально смотрит на меня и долго молчит.
— Если ты лжешь мне, отшельница, я убью тебя, — говорит он потом.
Я могу заставить его кровь свернуться в жилах прямо сейчас. Но только отвожу глаза и говорю, что и не думала лгать.
И я на самом деле не лгу.
Только тот, кто открыт и чист сердцем, может овладевать магическим знанием. Став учеником Мастера, я отказалась от лжи, чтобы обрести свободу. Самой крепкой клятвой связан маг со своей стихией. Нарушить ее нельзя. Солгав — хоть полусловом, даже единожды, маг лишается своих сил навсегда. Природа не подчиняется тому, чьи помыслы не чисты, а сердце способно скрывать чувства.
Потому и не в почете в наши времена магия. Умение лгать ценится выше умения заговаривать боль и предсказывать погоду. Маг не может солгать, не потеряв магию, но потеряв ее, лишается самого смысла жизни. Как птица, которой подрезали крылья. Как зрячий, который вдруг ослеп.
Мастер приносит домой хорошие вести. Один из воинов Дабина добрался до дома наместника и рассказал ему о том, что соседские земли разграблены. Наместник уже собирает войско. Кровопролитная война неизбежна, но отпор непременно будет дан. Вороны кружатся над лесом, выкрикивая проклятья. Наместник выиграет сражение.
Серпетис мечется по постели, пытаясь сесть, ругаясь сквозь зубы. Мастер и я с трудом удерживаем его на месте. Он не может идти и сражаться, не может пролить кровь врага во имя мести за своего погибшего отца. Он вынужден лежать, прикованный к постели, принимать из моих рук горькие лекарства и шипеть сквозь зубы от боли, когда Мастер меняет повязки.
Но даже боль и бессилие не ломают его духа. Мастер предлагает ему заговоренную воду, но Серпетис рычит и отводит его руку так
— Я встану без помощи магии или умру! — говорит он.
— Ты не умрешь, но магия поможет тебе быстрее обрести силы.
Но он не слушает.
День за днем Мастер приносит известия. Деревня фиура Дабина выжжена дотла. Поля, луга, строения — сожжено все, что может гореть. Огонь обычный, не магический, но погода благоволит врагу, и там, где жил когда-то род Серпетиса, теперь остались лишь пепел да уголья. Его дом сожжен. Он — единственный из семьи, кто остался в живых. Мастер доносит эту весть до наместника, и уже совсем скоро из города за Серпетисом прибывает вооруженный отряд.
Они с опаской входят в наш с Мастером дом. Косятся на миски, расставленные в кухне на длинном деревянном столе, крепче сжимают мечи, которые должны спасти их от магии, если мы вдруг решим колдовать. Но ни я, ни Мастер не хотим попасть в клетку. Я открываю окна, чтобы выгнать из дома запах сожженных цветов олудара, предлагаю воинам воды и переминаюсь вместе с ними с ноги на ногу у порога комнаты, в которой лежит Серпетис. Он еще слаб, но уже может пройти десяток шагов до повозки, которую прислал за ним наместник. Я и Мастер выходим проводить его. Он не позволяет мне касаться себя, не позволяет женщине поддерживать его — воина и мужчину, благородного фиоарну — сына фиура.
Серпетис отказывается садиться в повозку. Бледнея лицом, он вспрыгивает на коня, приникает к гриве, пытаясь удержаться — и без чувств сползает на землю. Я бегу за водой в дом, но воины не подпускают меня близко. Они хлопают Серпетиса по щекам, и тот постепенно приходит в себя. Поднимается на ноги, прижимая рукой повязку, под которой наверняка открылась рана.
— Садись в повозку, фиоарна, — говорят ему воины, говорит Мастер, говорю я.
— Нет. — Голос Серпетиса звенит от боли, из прокушенной в который раз губы течет кровь. — Нет, перед лицом наместника я должен появиться верхом.
До города несколько мересов езды, он наверняка истечет кровью. Я ловлю на себе взгляд Мастера и замолкаю, осознав, что шепчу песню успокоения. Он берет меня за руку, крепко ее сжимает и удерживает меня рядом, пока Серпетис предпринимает еще одну мучительную попытку взобраться на коня. На этот раз он правильно распределяет свои силы и вес. Пот льет градом с его лица, синие глаза затуманиваются болью, но он выпрямляется в седле и смотрит на нас взглядом, полным торжества.
— Спасибо за приют, Мастер. Отшельница.
Он отводит от нас взгляд и кивает воинам.
— Я готов.
Они отправляются в путь, почти тут же исчезая под кронами деревьев, и даже стук копыт затихает совсем скоро. Я чувствую, как что-то тянет меня за сердце, как сжимается оно в груди, словно в невидимых тисках. Мастер зовет меня в дом — нужно сменить простыни на постели, где спал Серпетис, и начать готовиться к вечерней заре. Я переступаю порог комнаты, все еще хранящей запах его крови и дыхания, и неожиданно чувствую, что готова расплакаться.