Бессмертный
Шрифт:
– Возьмите, посмотрите... Право, это любопытно.
И пока он перелистывал эти странные бумажонки, пропитанные запахом ее духов, достойные фигурировать на витрине Боса, фиктивные счета торговцев редкостями, ювелиров-заимодавцев, белошвеек, строителей яхт, маклеров по продаже туренских шипучих вин, векселя по сто тысяч франков, выданные знаменитым кокоткам, теперь уже умершим, исчезнувшим или удачно вышедшим замуж, расписки метрдотелей, клубных официантов - все виды документов парижского ростовщичества и расплаты по долгам промотавшегося кутилы, Мари-Анто глухим голосом продолжала:
– Как видите, реставрация Муссо не стоила мне так дорого, как реставрация этого господина!..
– Тысячу раз правы... Только...
– Он пощипывал свою рыжеватую бородку.
– Разве князь д'Атис не был под опекой, когда он подписывал эти обязательства?
– Да, да, я знаю... Бретиньи мне это говорил... Ничего не добившись через Лаво, он написал Бретиньи, прося о посредничестве... Ну, понятно, ведь оба академики...
Она презрительно усмехнулась, поставив на одну доску по части академических заслуг посла и бывшего министра, и, пылая негодованием, продолжала:
– Разумеется, я могла бы и не платить, но я предпочла, чтобы он не был замаран... Я не нуждаюсь ни в каком посредничестве... Я платила - теперь мне должны возместить, иначе я обращусь в суд, и пусть будет скандал, пусть запачкается его имя, его звание французского посла в Петербурге. Если мне удастся опозорить этого негодяя, я сочту, что я выиграла дело.
– Безусловно, - сказал Поль Астье и, собрав документы, спрятал стеснявшее его письмо маменьке.
– Безусловно! Но как он мог оставить в ваших руках эти улики?.. Такой ловкий человек...
– Ловок? Он?..
Она умолкла, выразив красноречивым пожатием плеч все, чего недосказала.
А Поль забавлялся тем, что подзадоривал ее, - ведь никогда не знаешь, до чего может договориться разъяренная женщина.
– Но ведь это один из наших лучших дипломатов...
– Это я его гримировала. Знает он по этой части только то, чему его научила я.
– А как же легенда о Бисмарке?
– Который не мог смотреть ему в глаза?.. Ха, ха, ха! Какая ерунда!.. Невольно отвернешься, когда он с вами заговорит... У него не рот, а клоака!
Словно стыдясь, она закрыла лицо руками, сдерживая рыдания, потом в бешенстве крикнула:
– Подумать только!.. Двенадцать лет жизни отдать такому человеку... И теперь он меня бросает, он больше не хочет, он, он!..
При этой мысли в ней возмущалась гордость. Шагая взад и вперед по комнате, доходя до широкой, низкой кровати, прикрытой старинной материей, и возвращаясь к светлому кругу, который отбрасывала лампа, она искала причины их разрыва, спрашивала себя вслух:
– Почему?.. Почему?..
Двусмысленность положения?.. Но ведь он прекрасно знал, что это должно скоро измениться, что не пройдет года, как они будут повенчаны. Состояние, миллионы этой дуры?.. Но разве она, герцогиня Падовани, менее богата, а ее связи, ее влияние, которых недостает урожденной Совадон?.. В чем же дело? Молодость? Она злобно рассмеялась... Ха, ха, ха! Бедняжка!.. Что он сумеет сделать с ее молодостью!..
– Так я и думал, - прошептал с улыбкой Поль, приближаясь к герцогине.
Тут-то и было больное место. А она словно нарочно старалась растравить свою рану... Молода! Молода!.. Разве возраст женщины определяется по календарю?.. Посла, может быть, ждут разочарования... Быстрым движением обеих рук она распахнула кружева своего пеньюара, обнажив круглую, без единой морщинки, шею, точеный затылок.
– Вот где молодость женщин...
О, это длилось одно мгновение! Горячие умелые руки продолжали ее едва намеченное движение: застежки, пеньюар - все трещало, все разлеталось по комнате. Они обвились вокруг нее, эти руки, подняли, бросили на раскрытую постель, какой-то пламенный вихрь охватил ее, что-то могучее, сладостное, неотразимое, о чем до этой минуты она не имела ни малейшего понятия, увлекало ее за собой, окутывало, затихало, чтобы снова вспыхнуть, обволакивало, поглощало вновь и вновь, без конца... Этого ли она ожидала, входя к нему? Не подумал ли он, что-это привело ее сюда? Нет! Ее привело исступление, оскорбленная гордость, бешенство, гадливость, отвращение то, что испытывает покинутая женщина, когда все рушится вокруг нее. Ей всегда были чужды низменные побуждения, мелочный расчет.
Вот она уже на ногах, снова овладела собой, сама себе не верит и спрашивает себя: "Я?.. С этим юношей? И так быстро!.. Хоть плачь от стыда". А он, припав к ее коленям, вздыхает:
– Я люблю вас... Я всегда вас любил... Вспомните...
И она опять чувствует, как по ее рукам, охватывая все ее существо, летят, несутся пламенные волны. Но вдали звенят колокола, гул голосов слышится в утренней тиши... Она вырывается и убегает в полной растерянности, не захватив даже бумаг - орудия своей мести.
Мстить? Кому? Для чего? Сейчас в ее сердце уже не было ненависти: она любила. И это было так ново, так необычно для этой светской львицы любовь, настоящая любовь, с ее самозабвением и восторгами, - так неожиданно, что в пылу первых объятий она в простоте душевной подумала, что умирает. С этого времени наступило успокоение. Она словно выздоровела, ее походка и голос изменились, она стала другой женщиной, одной из тех, про которых в народе говорят, когда они медленно, словно убаюканные, идут под руку с возлюбленным или мужем: "Вот у этой есть все, что ей нужно". Такого рода женщины встречаются реже, чем обычно думают, особенно в "обществе". В данном случае положение осложнялось светскими условностями, обязанностями хозяйки дома, которая должна была провожать уезжающих, приветствовать и заботиться о размещении второй партии гостей, более многочисленных и менее близких. Явилась вся академическая знать: герцог де Курсон-Лоне, герцог и герцогиня Фицрой, супруги де Сиркур, барон и баронесса Юшенар, министр Сент-Аволь, Мозер с дочерью, г-н и г-жа Генри из американской дипломатической миссии. Нелегкая задача - накормить и развлечь всех этих людей, объединить такое разнородное общество! Никто не умел это сделать лучше герцогини, но теперь все казалось ей скучной и тягостной обязанностью. Ей хотелось не двигаться, наслаждаться своим счастьем, не помышляя ни о чем другом, и она ничего не могла придумать для развлечения своих гостей, кроме неизменных поездок на реку к рыболовным сетям, в замок Ронсара и в сиротский приют, счастливая уже тем, что, оказавшись рядом в коляске или в лодке, могла коснуться своей рукой руки Поля.
В одну из таких скучнейших поездок по Луаре лодочная флотилия замка под шелковыми навесами, с герцогскими гербами на развевавшихся по ветру флагах, на которых играли солнечные блики, заплыла дальше, чем обычно. Поль Астье, который находился в лодке, шедшей впереди лодки его любовницы, сидел на корме рядом с Ланибуаром, поверявшим ему свои сердечные тайны. Получив дозволение продлить свое пребывание в Муссо до окончания доклада, старый безумец вообразил, что его ухаживания благосклонно принимаются и что он имеет шансы занять место Сами, и, как это постоянно бывает в таких случаях, он делился с Полем своими надеждами, передавал ему то, что он сказал и что ему ответили, со всеми подробностями.