Бессмертный
Шрифт:
Этот новый акт самоотверженности вызвал в стране такой энтузиазм, что султанша стала умирать от желания получить ожерелье, от которого она постоянно отказывалась. Придворные ювелиры – люди очень ловкие – время от времени приносили в руках чудесное украшение и показывали его ослепленным глазам Мирны. Осмотр ничего не стоил.
Вдруг распространился слух, что принцесса Требазондская, а может быть, и португальская королева, хотела похитить это ожерелье у Персии. Понятно, что это известие не слишком понравилось Мирне и лишь еще более усилило ее желание.
В это время жил в Испании один знаменитый человек Великий жрец местного Бога. Он был до безумия влюблен в прекрасную Мирну, которую он знал еще совсем юной при иностранном дворе и которая прежде была с ним любезна. Но он был в немилости у своей повелительницы из-за некоторых вольностей, чего не должен позволять себе хорошо воспитанный человек. Жрец отчаивался вернуть прежнее расположение, как вдруг случай свел его с хорошенькой волшебницей по имени О'Сильва, имевшей свободный доступ к султанше…»
– Эта волшебница из наших Тридцати Шести? – спросила Лоренца.
– Может быть, моя прелестная, – отвечал я, немного удивленный проницательностью моей жены. – Но, пожалуйста, не прерывай меня, а то история никогда не кончится.
«О'Сильва, отлично умевшая гадать, угадала на картах гороскоп Великого жреца и объявила ему, что он может возвратить себе милость султанши, только подарив ей чудесную драгоценность. Волшебница добавила, что согласна, единственно из любви к нему, отнести подарок.
Влюбленное сердце не колеблется в подобных случаях. У Великого жреца не хватало денег, необходимых для покупки богатого ожерелья, но, хотя и запутавшись в делах, он имел кредит и купил у ювелиров в рассрочку талисман, который должен был даровать ему любовь Мирны».
– И что же вышло из всего этого? – спросила моя жена.
– Позволь тебе заметить, что я читаю голландскую газету, а она имеет обыкновение разрывать свои истории на куски и прерывать их на самом интересном месте. Я только что перевернул страницу и прочел: «Продолжение следует», – поэтому не могу добавить ничего больше.
– Дай мне газету, – попросила Лоренца с некоторым недоверием.
– Но ведь ты не умеешь читать, моя дорогая итальянка.
– Гм… – сказала она. – А если я попрошу тебя, друг продолжить это приключение. Твое занятие заключается в том, чтобы все знать, и ты для меня лучшая из газет.
– Боюсь ошибиться, – отвечал я, – так как должен признаться, что не имею большого доверия к хорошенькой колдунье, которая водит за нос Великого жреца, – она слишком честолюбива и переходит границы тех ролей, которые ей поручают. Что до Великого жреца, то вот уже несколько дней, как он кажется мне сильно озабоченным и сам на себя не похож. Я очень боюсь, что она обманет его и, возможно, что, вместо того, чтобы передать ожерелье Мирны, оставит его у себя.
– Вот что объясняло бы печаль Великого жреца, – сказала Лоренца.
– Печаль еще ничего не значила бы, но он начнет подозревать маленький обман. Записки, которые ему передают, перестанут удовлетворять его, и, не получая от султанши никакой милости, он начинает приходить в отчаяние.
– Так что?.. – спросила Лоренца.
– Так что, без сомнения, совершит какой-нибудь поступок, благодаря которому станет ясна стратегия О'Сильвы, и невинность султанши будет очевидна.
– Чего, вероятно, не должно быть?
– Да, чего не должно быть, – серьезно повторил я. Затем, после недолгого молчания, я задумчиво продолжал:
– Надо было бы, чтобы О'Сильва заставила султаншу сделать какой-нибудь действительно компрометирующий шаг.
– Легко сказать, мой милый, Мирна может оказаться добродетельной.
– Да, но ожерелье блестит, как звезды на небе в ясную ночь. Ты сама, Лоренца, с трудом устояла бы против такой прелести.
– Э! Дело не во мне. Позволь высказать тебе мое мнение. Ты бы поступил во сто раз лучше, если б не вмешивался в эти опасные интриги, а просто передал мне ожерелье.
– Кто знает, может быть, ты его и получишь со временем.
Тут мне доложили о посетителе. Это был принц, который дня не проводил, не повидавшись со мною.
Я изобразил сострадание, созвучное его печальному настроению, в котором он пребывал уже несколько дней.
И вдруг, черт возьми! Принц вошел с самым веселым видом, довольный, гордый, как Артабан, похожий на Мальборо, отправляющегося на бой. Он не помнил себя от радости и даже забыл поцеловать мне руку, восклицая:
– О, мой дорогой учитель!..
Лоренца поняла, что стесняет нас, и сейчас же исчезла, наградив улыбкой; тогда я вгляделся в его смущенное лицо и спросил:
– Что случилось, монсеньор?
– То, – отвечал он, – что все забыто, и я счастливейший из смертных.
– Кто вам это сказал?
– Как, кто сказал?..
– Графиня или сама та особа, О'Сильва или Мирна?
– У меня есть гораздо лучшее доказательство, чем слова. Вы знаете, божественный Калиостро, что я ничего не таю от вас. Вы мой отец, мой учитель, мой оракул, мой Бог. Вот смотрите, – он протянул мне маленький медальон, украшенный бриллиантами, показавшийся мне влажным от поцелуев, которыми его покрывали.
Я открыл медальон и, признаюсь, был поражен изображением: на ярко-красных подушках лежала женщина в полном блеске ослепительной наготы. Миниатюрный размер портрета не исключал утонченности отделки, сходство черт было таково, что нельзя ошибиться в оригинале этого компрометирующего портрета. Женщина, велевшая нарисовать себя таким образом, была Мирна.
Понятно, что радость кардинала была вполне законна, подарок, присланный Мирной через посредство О'Сильвы, не оставил ему ни малейшего сомнения относительно благосклонных намерений султанши.