Бессонница (др.перевод)
Шрифт:
– Давай иди в душ.
Ральф хотел было возразить, что уснет, как только засунет голову под теплую воду, но тут Луиза сказала еще кое-что, что кардинально изменило его решение.
– И не возражай. Ты очень странно пахнешь, особенно твои руки. Так пахло от моего брата Вика, когда он целый день чистил рыбу.
Две минуты спустя Ральф уже был в душе и отчаянно тер руки мочалкой с мылом.
Когда он вышел из ванной, Луиза уже лежала в постели под двумя теплыми одеялами. Она укрылась почти с головой, так что было видно только лицо, да и то, если присмотреться. Ральф поспешно прошел
Луиза пододвинулась к нему и обняла. Он зарылся лицом ей в волосы и наконец позволил себе расслабиться. Это было просто замечательно – лежать в обнимку с Луизой под теплыми одеялами, когда за окном воет обезумевший ветер, сотрясая стекла. На самом деле это и есть настоящий рай.
– Слава Богу, что у меня в кровати мужчина, – сонно сказала Луиза.
– Слава Богу, что это я, – ответил Ральф, и она рассмеялась.
– Как твои ребра? Может, дать тебе аспирину?
– Нет. Я уверен, что утром они опять разболятся, но сейчас все прошло, наверное, из-за горячей воды. – Упоминание о том, что может случиться или не случиться утром, навело его на одну мысль – ту, которая уже очень долго ждала своей очереди у него в голове. – Луиза?
– М-м-м?
Ральфу представилось, как он просыпается посреди ночи, вокруг темно, он очень устал, но совершенно не хочет спать (и это есть, без сомнения, один из самых жестоких парадоксов в мире), а цифры на электронных часах только что поменялись с 3.47 на 3.48. Ночь души человеческой Фицджеральда, когда каждый час кажется таким долгим, что можно успеть построить Великую пирамиду Хеопса.
– Как ты думаешь, мы сегодня уснем? – спросил он.
– Да, – уверенно проговорила она. – Я думаю, что мы будем спать как убитые.
И буквально пару секунд спустя Луиза своим примером доказала свою правоту.
Ральф не спал еще, может быть, пять минут – просто лежал, обнимая ее, вдыхая чудесный запах ее кожи, наслаждаясь ощущением гладкого тонкого шелка у себя под руками, удивляясь скорее своему теперешнему положению, а не тем фантастическим событиям, которые привели его в этот дом, в эту постель. Его наполняло какое-то очень глубокое и одновременно очень простое чувство – то, которое можно узнать, но нельзя назвать, может быть, потому, что он уже очень давно не испытывал этого чувства.
За окном все также бушевал ветер, завывая в трубах, как сумасшедший волынщик, а Ральф думал о том, что в жизни нет ничего лучше, чем просто лежать в мягкой кровати, обнимая спящую женщину, когда за окном воет осенний ветер.
Нет, все-таки есть одна вещь, которая лучше – по крайней мере на данный конкретный момент. Ощущение, что ты засыпаешь, уплываешь в потоке неведомого, как каноэ отплывает от пристани по широкой неторопливой реке ярким летним днем.
Из всего, что составляет наши краткосрочные жизни, сон – это самое лучшее, подумал Ральф.
Ветер опять заревел снаружи (теперь казалось, что этот звук идет откуда-то издалека), и Ральф почувствовал, как течение великой реки уносит его с собой, и понял, что это за чувство, которое не покидало его с тех пор, как Луиза обняла его и уснула, быстро и доверчиво, как ребенок. У этого чувства есть много разных названий – умиротворение, спокойствие, удовольствие, – но сейчас, когда
Когда ветер снова завыл, разнося звук сирен откуда-то издалека, Ральф этого уже не услышал. Он уснул. В ту ночь ему снилось, что он вставал, чтобы сходить в туалет, хотя это мог быть и не сон. Еще ему снилось, что они с Луизой занимались любовью, но это тоже мог быть и не сон. Если были еще какие-то сны или моменты пробуждения, то он их просто не запомнил, и самое главное: он не проснулся в три или четыре часа утра, чтобы промаяться бессонницей до рассвета. Они проспали – иногда порознь, но чаще обнявшись – до семи часов вечера в субботу, то есть около двадцати двух часов.
Луиза сделала завтрак на закате – великолепные пышные вафли, бекон, домашняя выпечка. Пока она готовила, Ральф попытался напрячь в сознании тот потаенный мускул… или что это было, что вызывало вспышку и смещение восприятия. Но у него ничего не вышло. Когда попыталась Луиза, у нее тоже не получилось, хотя Ральф мог поклясться, что в какой-то момент она сделалась полупрозрачной.
– Может, оно и к лучшему, – сказала она, ставя тарелки на стол.
– Да, наверное, – согласился Ральф, но у него было такое чувство, как будто он потерял не то кольцо, которое забрал у Атропоса, а то, которое подарила ему Каролина, – как будто какая-то маленькая, но очень важная часть его жизни просто укатилась прочь, звеня и поблескивая золотом.
После двух ночей беспробудного сна ауры начали таять. В течение следующей недели они исчезли совсем, и Ральфу иной раз казалось, что, может быть, на самом деле ничего и не было, что все это было лишь сном – очень долгим и очень странным. Он знал, что это не так, но одно дело – знать, а другое – верить. А верить с каждым днем было все сложнее. Да, у него на руке по-прежнему красовался шрам, идущий от локтя к запястью, но, вполне может быть, этот шрам он заработал сто лет назад, когда у него еще не было седины в волосах и когда он искренне верил, что старость – это всего лишь миф, или сон, или что-то такое, что случается только с другими, а с тобой – никогда.
Эпилог
Тикают часики смерти
Глядя через плечо, я вижу его очертанья,
И снова – вперед, как будто в дремучем лесу,
В ночи вдруг услышишь шаги за спиной,
И остановившись, услышишь не тишину,
А кого-то, кто очень старается быть бесшумным.
Что еще тебе делать – только бежать. Слепо
По темной тропинке,
спотыкаясь, и ветки – в лицо;
А тот, другой, он все ближе и ближе, но он не спешит,
Не страдает одышкой, он просто идет, собираясь убить.