Бесспорное правосудие

Джеймс Филлис Дороти

Деньги перед ним пересчитывать я не стала – просто передала четыре пачки по пятьсот фунтов в каждой, перетянутые резинкой. Эш тоже не пересчитал купюры. Они так и остались лежать на столе.

– А как насчет прочих договоренностей? – спросил он. – Как мне сообщать о продвижении дел? Где мы встретимся, когда я продвинусь настолько, что смогу получить первые деньги?

С первого дня судебного процесса я задумалась об этом. Мне пришла на ум церковь Святого Иакова в конце Седжмор-Кресент, которая открыта почти весь день. Я подумала, что встречаться там удобно, но потом отказалась от этой мысли по двум причинам. Молодого человека, особенно такого, как Эш, пришедшего туда

в одиночестве, непременно заметят служители. И еще – несмотря на утрату веры, мне не хотелось использовать священное место в целях, которые в глубине сердца считала порочными. Потом я подумала, не встретиться ли нам на большом открытом пространстве, хоть у одной из статуй Гайд-парка, но это могло не устраивать Эша. А рисковать я не хотела. И потому пришла к выводу, что придется дать ему номер моего телефона. Риска особенного не было. Адреса моего он знать не будет, а номер телефона в случае необходимости всегда можно сменить. Я написала номер и отдала ему листок, попросив, когда нужно, звонить в восемь утра, но делать это не реже, чем через день.

– Мне нужно кое-что знать о ней, – сказал Эш. – Для начала – где она живет?

Я дала ему адрес на Пелхем-Плейс и добавила:

– Девушка живет в доме матери, но в отдельной квартире в цоколе. В доме также живет экономка, но с ней проблем не будет. Октавия в данный момент не работает и, вероятно, скучает. Когда вы установите отношения, я должна буду увидеть вас вместе. Куда ты ее поведешь? У тебя есть любимый бар?

– Я не хожу по барам. Позвоню и скажу, когда мы покинем дом – возможно, на моем мотоцикле. Вот вам шанс увидеть нас вместе.

– Мне надо быть осторожной. Я не могу болтаться на улице. Октавия меня знает. Ведь я иногда работаю у них в доме. Сколько времени тебе понадобится на установление контакта?

– Кто его знает. Будут новости – сообщу. Могут потребоваться дополнительные деньги.

– У тебя есть две тысячи. Остальные деньги ты можешь получить по частям, и окончательный расчет после заключения брака.

Он посмотрел на меня черными глазами одинокого волка и сказал:

– А что, если я женюсь, а вы откажетесь платить?

– Никто из нас не дурак, мистер Эш, – ответила я. – Собственная безопасность меня достаточно беспокоит, чтобы я помышляла об этом.

Сказав это, я поднялась и вышла. Не помню, чтобы Эш что-то сказал на прощание, но мне запомнилась темная фигура в дверном освещенном проеме – он смотрел мне вслед. Не помня под собою ног, не ощущая усталости, не замечая огней и шума проносящихся машин, я дошла до Шепердз-Буш. Меня переполняло радостное возбуждение, словно я опять была молодой и влюбленной.

Как я и предполагала, Эш не тратил времени зря. Согласно нашему уговору, он позвонил мне спустя два дня в восемь утра и сказал, что познакомился с девушкой. Как – он не говорил, а я не спрашивала. Потом позвонил еще раз и сказал, что будет с Октавией 8 октября в Олд-Бейли, где должна вести защиту ее мать, после окончания процесса они сообщат ей о помолвке. Если мне требуются доказательства, я могу побродить поблизости и увидеть все собственными глазами. Но я понимала, что риск велик, кроме того, я и так уже была достаточно осведомлена. Днем ранее Эш предупредил меня, когда я могу увидеть, как они отъезжают от дома на Пелхем-плейс на мотоцикле. В десять утра я была там и все видела. Еще я звонила миссис Бакли, якобы просто поболтать, и спросила, как дела у Октавии. Она не распространялась на эту тему подробно, но и сказанного было достаточно: Эш прочно вошел в ее жизнь.

А теперь я подошла к той части письма, которая больше других заинтересует полицию, – к смерти Венис Олдридж.

Вечером 9

октября я пришла в коллегию в обычное время. Так случилось, что я работала в одиночестве: миссис Уотсон вызвали к попавшему в аварию сыну. Если бы она вышла на работу, кое-что пошло бы иначе. Я стала убираться, но не так тщательно, как если бы мы работали вдвоем. Убрав кабинеты на первом этаже, я поднялась на второй. Дверь в кабинет мисс Олдридж была закрыта, но не заперта. В замке внутренней двери со стороны кабинета торчал ключ. Комната была погружена в темноту, как и все остальные комнаты, кроме холла, что я и увидела, подходя к зданию. Я включила свет.

Сначала я подумала, что она заснула в кресле. Пробормотав «простите», я попятилась, боясь, что побеспокоила ее. Олдридж никак не реагировала, и вот тут я сообразила, что не все здесь в порядке, и подошла к ней. Она была мертва. Я сразу это поняла, когда коснулась еще теплой щеки и заглянула в широко открытые глаза – тусклые, как сухие камни. Пульса не было. Впрочем, подтверждений не требовалось: я знаю разницу между живыми и мертвыми.

Мне даже не пришло в голову, что она умерла не естественной смертью. А что я могла еще думать? Ни крови, ни орудия убийства, никаких следов насилия, беспорядка в кабинете или в ее одежде. Она сидела, развалившись, в кресле, с упавшей на грудь головой, вид у нее был мирный и расслабленный. Я решила, что скорее всего у нее отказало сердце. А потом вдруг я осознала ужас ситуации. Она украла у меня месть. Все мои планы, все расходы, все усилия – все прахом: она навсегда ускользнула от меня. Некоторым утешением служило то, что она по крайней мере знала о присутствии Эша в жизни дочери, но это знание длилось так недолго, месть оказалась мизерной.

И вот тогда я принесла пакет с кровью и парик и сделала последний штрих. Мне было известно, где хранится удлиненный парик, – шкаф мистера Нотона никогда не запирался. Отпечатков пальцев можно было не опасаться: я по-прежнему была в тонких резиновых перчатках, которые надела в начале уборки. Кажется, я понимала – должно быть, понимала, – что мой поступок вызовет ажиотаж в «Чемберс», но мне было все равно. Я даже хотела этого. Я вышла из комнаты, заперла за собой обе двери, надела пальто и шляпу, включила сигнализацию и покинула коллегию. С собой я захватила ее брелок с ключами и бросила его в Темзу.

Только после визита инспектора Мискин, которая заехала за мной, чтобы отвезти в «Чемберс», я узнала, что смерть была насильственная. Моя первая мысль была о собственной защите, и, только вернувшись домой, я впервые задумалась над тем, что натворила. У меня не было сомнений, что тут замешан Эш, и, только позвонив миссис Бакли, я узнала о его алиби. Но теперь я понимала, что задуманному мной плану должен прийти конец. Похоже, вылив кровь на голову Венис Олдридж, я вместе с ней вылила всю свою ненависть. То, что казалось немыслимым святотатством, стало освобождением. Венис Олдридж навсегда ушла из моей жизни. Я могла наконец почувствовать себя свободной и, расставшись с наваждением, увидела все как есть. Я вступила в сговор со злом, чтобы творить зло. Сама потеряв внучку, я сознательно направила другого ребенка в руки убийцы. Потребовалась смерть матери, чтобы я осознала чудовищность греха, к которому привела моя одержимость.

Вот почему я пришла к вам, святой отец, и исповедовалась. Это был первый шаг. Второй будет не легче. Вы сказали, что я должна сделать, и я это сделаю – но по-своему. Если следовать вашему совету, мне следует тотчас идти в полицию. Я же, когда Эш позвонит во вторник утром, попрошу привезти ко мне в тот же вечер к половине восьмого Октавию. Если он откажется, я пойду к ней сама. Но мне хотелось, чтобы наш разговор произошел в моей квартире, куда она никогда больше не придет. И тогда ее дом не будет осквернен памятью о моем вероломном поступке. А затем я уеду – всего на неделю. Знаю, мое бегство – трусость, но мне надо побыть одной.