Бесстрашный Пекка
Шрифт:
— Вот сейчас я погляжу! — страшно рявкнул он ещё раз, подбадривая себя. — Берегись!
Пекка лежал, прижавшись к полу, будто свинцовая чурка, и чувствовал, как на лбу медленно выступает холодный пот. Он готов был кинуться бежать куда попало, но бежать было невозможно и некуда. Приходилось лежать под простынёй и волчьей шкурой, лежать и ждать…
Волк нагнулся, но как-то неуклюже, потому что от постоянного переедания стал слишком дородным, и очень осторожно заглянул под диван, пытаясь рассмотреть, что там творится. Он никогда бы не подумал, что там столько мусора!
«Подлецы волкослути работают спустя рукава, — подумал он, — надо устроить им такую взбучку, чтоб надолго запомнили!» Посредине валялись две простыни, которых Волку как раз не хватало: и каким чудом они оказались под диваном? «Неудивительно, что во время сна было зябко; теперь этими простынями и не укроешься». Его знобило. Надо было срочно выпить чего-нибудь горяченького.
И Волк взвыл так ужасающе, что сердце у Пекки застучало, как молотилка. Он был уверен, что Волк увидел их и зовёт стражу. Послышался скрип отворяемой двери и топанье волкохрана. Вот сейчас их вытащат из-под дивана, увяжут, как тюки, и отволокут в тюрьму! И никто им не поможет — ни Медведь, ни Лисонька, ни Лесовик, ни даже его волшебный фонарик! Лесовик не сможет ничего сделать, ему придётся вместе с остальной карнавальной публикой глазеть на пленников — на то, как жалко и постыдно закончилась их отважная попытка.
Но Волк даже и не подозревал о Пеккиных мыслях. Его просто мучила жестокая жажда.
— А ну притащи горячей браги, да поживей! — рявкнул он волкохрану. — И на закуску пару солёных мышей с турецким перцем. А то совсем невмоготу!
— Слушаюсь, о Великий Волк! — завопил волкохран и со всех ног бросился исполнять приказание. Через несколько минут он торопливо притопал обратно, и над самым ухом Пекки послышалось громкое хлюпанье — Волк так нетерпеливо накинулся на ковш с брагой, что даже не успел сказать «спасибо». Да и зачем благодарить за то, что тебе по праву принадлежит?
— О Великий, — робко произнёс между тем волкохран, и голос его дрогнул, — горячая брага была, а вот с мышами… они несвежие… шеф-повар просил передать, что…
Волк пришёл в такую ярость, что даже поперхнулся. С минуту он хрипел и сипел, а прокашлявшись, заговорил тихо и угрожающе:
— Что я слышу… Ведь я приказывал, чтобы еда всегда была свежей… — Он вдруг взревел: — Желаешь болтаться на виселице? Ступай принеси свежих! Чего ради я купил для этого гнезда идиотов дорогой морозильник? Ась? И чтоб без мышей не являлся!
— Так точно, о Великий, слушаюсь, — забубнил волкохран, — больше не явлюсь!
— Какой сообразительный подчинённый, — язвительно протянул Волк. — Ишь ты, поди ж ты… Нет, здесь есть пока что какая-то дисциплина! — Тут он вспомнил про беспорядок под кроватью. — Хотя всё остальное шиворот-навыворот! Мигом позвать уборщиков, чтобы пришли подмести в моей комнате да заодно принесли две чистые простыни! Чтоб никто не вздумал сказать, что Великий Волк живёт в свинарнике!
— Так точно, о Великий! — повторил волкохран и повернулся было к двери.
У Пекки душа снова ушла в пятки, но Волк, отхлебнув порядочный глоток браги, прикрикнул;
— Стой! Скажи, чтобы повременили, я ещё отдыхаю! Пусть подметут, когда праздник начнётся! А теперь — убирайся вон, сгинь, отвали, уноси свои мослы! И держись отсюда подальше! — рявкнул он и опрокинул остатки браги из ковшика в пасть. В этом деле он был непревзойдённый мастер.
Волк ещё долго причмокивал и шлёпал губами, болтаясь по комнате из угла в угол, как домовой в рождественскую ночь.
— Уахх-ха-ха, — зевал он, потягиваясь. — Что-то я опять устал… приятно… ко сну клонит… — И он затопал к дивану и плюхнулся на него. — Ой, одеялко моё! — ласково сказал он, зарывшись в плед, как крот. — Сон, приходи, возьми меня с собой! — бормотал Волк, медленно поворачиваясь с боку на бок. — Миленький сон, возьми меня на ручки… покажи лебедей… с длинной белой шеей… я хочу к ним ползти… ползти…
Бормотание смолкло: Великий Волк снова был на пути в царство сна.
Глава двенадцатая
Пекке не верилось, что они по-прежнему как ни в чём не бывало лежат под диваном. Было же ясно слышно, как Волк, кряхтя, присел на корточки, чтобы заглянуть туда, — он непременно должен был их заметить! Может, он играет с ними? Мучит, как кошка мышку… вроде бы отпускает, а как только мышь соберётся ускользнуть в безопасную норку, кошка — цал её за хвост! Но звуки, доносившиеся сверху, свидетельствовали совсем о другом: Волк спал — и дышал спокойно, как благонравный школьник.
— Волк заснул… Мы должны отыскать ключ медвежьей смелости! — зашептал Пекка на ухо Филину.
Тот безмолвно кивнул, показывая всем своим видом, что в принципе он не против.
— Кто первый попробует? — спросил Пекка беззвучно, одним движением губ.
Филин сразу же решительным движением крыла указал на Пекку.
— Ты иди, — шепнул он. — Твои руки лучше приспособлены… У меня, видишь ли, эти вот когти… и крылья… не годятся для тонкой работы…
Пекка вздохнул и на мгновение закрыл глаза. Но когда он их открыл и взглянул на Филина, то убедился, что тот прав: острые когти могли царапнуть Волка и разбудить… Вдобавок Филин сам ужасно боялся всё испортить. Пекка покорно кивнул.
— Ладно, я пойду, — прошипел он. И Филин сразу обрадовался.
Теперь, когда решение было принято, осталось только действовать. Пекка медленно выполз из-под дивана. И чуть было опять не чихнул — малейшее движение поднимало пыльное облако. Выбравшись, он осторожно стряхнул пыль с простыни и волчьей шкуры и прислушался. Дыхание Волка было таким же ровным.
Пекка заставил себя встать на ноги. Он стоял совсем рядом со спящим Волком. Только один шаг… Пекка посмотрел на свои ноги и приказал им двигаться. Как ни странно, это удалось. Нужно было только подтянуть одну ногу к другой… И вот он уже стоит вплотную к дивану; Волк так близко, что можно его потрогать. Великий Волк мирно спал, ничего не подозревая, и крепко прижимал к себе лапами подушку. Пекка вновь поймал себя на мысли, что спящий Волк выглядит совсем не страшно. Грозная пасть была вытянута трубочкой, а нос посапывал совсем как у обыкновенного лесного жителя. Где же угнездились злобный нрав и жестокие поступки?