Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)
Шрифт:
Вот что изобрел доктор Чак – гнилые помидоры. Глупо, бессмысленно, неприлично. Но как же мы веселились в тот Лой Кратонг, как же мы веселились…
Некто доктор Чак получил государственную премию за изобретение бомб, способных взрываться на большой глубине. Теперь нас будут бояться еще больше. Взрывная волна резонирует с излучением мозга – поистине ужасающий эффект. Какой именно – предстоит узнать мне. А потом описать как можно патриотичнее и красочнее. Натурализм не помешает – наши читатели это любят. Немного справедливого недовольства – тоже…
Редактор
– Почему бы не послать кого-нибудь из научного отдела? – спрашиваю я.
Шеф барабанит пальцами по столу. В глаза мне он не смотрит.
– Понимаешь, ты – человек наблюдательный. И к тому же – деликатный, лояльный…
Ну конечно. Я всегда помню, что правд больше, чем одна, и даже больше, чем две, и выбирать между ними – дело неблагодарное: обязательно будут обиженные. Так учил меня отец. Я был его глазами, его ушами. Я приносил ему новости – и в награду иногда он замечал меня, выныривая из бесконечного кошмара воспоминаний. Я не знаю, что именно случилось в той стычке на берегу тихоокеанского острова. Я даже не уверен, на чьей стороне он воевал – и так, оказывается, бывает. Не смей судить, говорил он. Ты не знаешь, что чувствуют люди. Главное – не задеть ничьи чувства, ни в коем случае не задеть ничьи чувства.
Читатели никогда не пишут мне писем.
– Что случилось? – спрашиваю я.
Шеф отводит глаза.
– Ходят слухи, что наши старые друзья им недовольны.
Лицо шефа вдруг неудержимо скашивает набок; лампа под потолком раскачивается, мигает и загорается вновь гнусным желтым светом. Привет от старых друзей. Очень старых…
Не представляю, кто на самом деле управляет компанией, которой принадлежит наша газетенка. Не уверен, что хочу это знать.
Доктор Чак – зануда с козлиной бородкой. Недоволен репортерами, недоволен премией – отвлекает от работы. Скорее всего, так и было задумано, знаете ли, вы сегодня с утра уже второй, а дело стоит. Суть изобретения? Пожалуйста… Стенографирую всё подряд – в научном отделе потом разберутся. Ноющий голос усыпляет; чтобы отвлечься, рассеянно шарю глазами по заваленному всякой хренью столу – такое ощущение, что я попал в комикс. Сейчас Чак сверкнет очками и скажет, что собирается завоевать мир. Из-под замысловатого переплетения медных трубок торчит конверт от пластинки, испещренный карандашными заметками. Чуть вытягиваю его, чтобы прочесть надпись. Луи Армстронг. Ну конечно.
– Сатчмо – бог, – внезапно говорю я и беру конверт в руки. Доктор Чак умолкает, будто сбитый на лету. Моргает, глядя на меня сквозь толстые стекла. У доктора белесые ресницы и красные веки. Он смотрит на меня, как на робота, внезапно заговорившего человеческим голосом.
– Извините, – говорит наконец доктор Чак, – но меня ждет работа.
С готовностью встаю. Я уже прочел и запомнил адрес и дату, записанные карандашом.
Я радар. Я вижу, где спрятана настоящая новость. Доктор Чак, несчастный ты зануда, полколонки в разделе научных новостей, – скоро ты станешь героем разоблачений на первых полосах самых крупных газет.
А может, я просто поверил, что мне тоже пора в Сиам.
Лязгает железной пастью лифт. Посланникам великих сил незачем таиться, они знают, что мне не уйти. Я и не пытаюсь. Я только выдергиваю пробку из слива ванны, и вода с журчанием устремляется по трубам в реку и дальше, дальше… Я внимательно прочел интервью доктора Чака. Я побывал в его разгромленной лаборатории и, притворяясь
Боги вездесущи – так воспользуемся этим, чтобы рассмеяться посреди вечности между освобождением и расплатой. Рассмеяться прямо в глаза, сводящие с ума. Смотри на меня. Я существую. Это мои кошмары и мой страх. Ты можешь поглотить меня или отвергнуть – но сейчас я говорю о том, что есть, и ты ничего не можешь поделать. Если нет ничего, кроме отчаяния и гнилых помидоров – сойдут и они.
Потому что я должен быть свободен, чтобы слышать свой джаз.
Я счастливчик. Третий класс дирижабля забит битком, о лавках не стоит и мечтать – пассажиры спят вповалку на полу. Но мне удалось захватить место у стены. Мне даже виден кусочек иллюминатора, а в нем – бурые комья облаков далеко внизу и близкое, темное, прозрачное небо, пронзенное звездами. Первые несколько часов я не могу оторвать от него глаз, а потом засыпаю.
Прага. Мощные насосы гонят гелий в подсевший пузырь. Несколько пассажиров выходят; на их месте появляются новые – бледные и вялые, будто не спавшие много ночей. Расстилают коврики, достают баулы. По душному брюху дирижабля расползается неистребимый запах чеснока.
Стамбул. Трое полицейских в фесках обходят палубу, цепко вглядываясь в пассажиров. Им не нравится компания битников, расположившихся неподалеку от меня. Документы проверяют мучительно долго; вылет задерживается. Наконец турки выходят, и я облегченно перевожу дух. Подозрительные парни – те самые, кого я подслушал случайно на перекрестке. Я еще не знаю, что это значит, но чувствую: нам по пути…
Тегеран. Двое в белоснежных балахонах хватают кого-то под руки и волокут прочь. Тот отбивается, и длинноволосый парик соскальзывает с чисто выбритой головы. Борода сползает грязными мертвыми клочьями, открывая твердое узкоглазое лицо. Из-за пояса джинсов выбивается оранжевое, и кто-то громко ахает. Переодетый монах выпрямляется и смотрит на иранцев с сочувствием.
– Оставьте страх, – говорит он. – Милосердие Будды бесконечно.
Его бьют по лицу. Я отворачиваюсь и встречаюсь глазами с одним из битников.
– Меня зовут Локо, – говорит он, когда дирижабль наконец берет курс на Дели. Я киваю. – Я видел, как ты заходил к Чаку. Не бойся, – он хлопает меня по плечу, – индусы не станут искать… Там, кстати, должен подсесть один из наших.
Я киваю снова. О монахе мы не говорим. Наверное, Локо думает, что я понимаю и так. Правильно думает. Мне не нужны подробности – я и без того знаю, что – неприлично, а что – попросту опасно и пахнет бунтом. Милосердие – из второго.
Мне страшно. Чем дальше на восток, тем темнее лица и ярче глаза. Тем беспомощней я себя чувствую. Тем сильнее ощущаю никогда не оставляющий меня в покое яростный взгляд отца, потерявшего разум где-то там… там, куда я лечу.
Стоит ли того статья на первой полосе, думаю я. За иллюминатором – прозрачное небо. За ним – черная бесконечность, из которой пришли те, кто заменил нам взрослых.
Дели. Бангкок. Переполненный поезд. Ржавый паром сыто рыгает черным битумным дымом, вспарывая Сиамский залив. Горячий белый песок набивается в сандалии. К склону горы, нависшей над морем, лепятся хижины, цветные, как детские рисунки. От воды пахнет водорослями и немного – нефтью. Это Ленивая бухта. Я на месте.