Бестолковые рассказы о бестолковости
Шрифт:
Невский проспект наводнен новоиспеченными военными и патрулями. Патрули сегодня не зверствуют, а в весьма неприсущих им интеллигентных выражениях корректируют диковатое поведение легко узнаваемых первокурсников. А узнавались новоявленные обучаемые военные действительно легко: были они какие-то поразительно новые, суетливые в выполнении обряда воинского приветствия (в быту этот обряд двусмысленно именуется отданием чести), с сиротливой прямой нашивкой-первокурсницей на рукаве, из-за которой в народе эту категорию военных нарекли «минусами».
Далее, как в песне: «…попьет кваску, купит эскимо, никуда не торопясь, выйдет из кино». Но это только первые увольнения. Дальнейшая жизнь внесла дополнительное понимание относительности утверждения «никуда не торопясь». Здесь авторы этого часто исполняемого
В баню…!!!
Хитро переплетаясь, текли учебные и военные будни. От бани и до бани протекали они. А почему «от бани и до бани»? — спросите вы. Да потому, что баня для военного это праздник, а мы как-то привыкли ставить себе некие светящиеся бакены в безликом и равнодушном течении реки жизни в виде хоть каких-нибудь праздников. «В чем же тут может состоять праздник? — не унимается неискушенный читатель. — Ну пошел себе и никуда не торопясь помылся с мылом, почувствовал приятную свежесть тела, попил пивка, расслабился, посидел себе, отдохнул. Так можно поступать каждые выходные. Обыденно это все — не празднично как-то». Да, большой скептик попался мне в читатели, придется остановиться на специфике помывки военного в бане.
Как вы думаете, когда можно помыть военного в городской бане, не смущая при этом гражданское население? (Встречаются такие случаи, когда на территории компактного проживания военных баню почему-то забывают построить). Правильно, в этом случае военного можно помыть — либо ранним утром, либо поздним вечером. Когда трудовой народ либо еще спит, готовясь что-то выдать на гора или что-то отложить в закрома текущей пятилетки, либо этот народ уже спит (предварительно помытый), освобождаясь от последствий раскрепощенного социалистического труда. А военный — это ведь существо не только бесполезное, но и большей частью еще и вредное: мало того что на гора он ничего не выдает, так еще и норовит умыкнуть, поганец, из этих самых закромов что-нибудь эдакое… якобы на поддержание собственной, так сказать, боеготовности. Сильно помогал в свое время выживать военному звериный лик империализма, в дикой злобе взирающий на мирный гражданский люд с плакатов советской наглядной агитации. Если бы не этот зверский лик, военного давно бы уже просто и быстро уничтожили как класс. В последствии, наступившем сразу же за советскими временами, так все и получилось. Как только в нежданно наступившую эпоху «нового мышленья и плюрализма» началась трансформация стран нашего «вероятного противника» в страны наших «вероятных друзей», сразу начал устойчиво хиреть наш военный. Постепенно перестала разрабатываться и поступать в войска новая техника, ощутимо сократилось реальное денежное содержание военного, а потом ему перестали платить вовсе. Правда, не платили временно, месяца по три-четыре. В общем, месяцами не платили военным и все время предлагали немного потерпеть. Помедитировать. На три-четыре месяца уйти в какую-нибудь нирвану, впасть в состояние цзэн или еще куда-нибудь впасть военным предлагали. Так или иначе, в конце-концов, предлагалось каждому военному куда-нибудь свалить вместе со всем своим семейством и сопутствующим семейству проблемами, в какие-нибудь бесплотные и потусторонние сферы. Временно, конечно. Будь спок, военный, не переживай, когда-нибудь все нормализуется. А пока — отвали, не до тебя сейчас.
Но при этом предполагалось, что физическая оболочка военного
— Никаких подработок, вы должны всего себя посвящать военной службе. Всего, понимаете? Без остатка!!!!
— А деньги? В смысле денежное содержание? У меня семья, понимаете ли… Содержать бы надо…
— Семья у него. Деньги ему вдруг понадобились! Экий же вы, батенька, меркантильный! А о Родине вы уже, конечно, забыли?! О защите ее протяженных рубежей?!
— Нет-нет, я-то помню, конечно же, но очень уж кушать хочется. Я то еще как-нибудь потерплю. Перебьюсь как-нибудь. Мы же помним: присяга там, тяготы, лишения и все такое… Только вот семья… А содержания все нет и нет…
— Нет и нет. Семью свою прожорливую могли бы уже и к теще давно отправить. Теща-то, небось, пенсию уже получает? И что, не может прокормить семью военного? Ох уж эти тещи! Ну ладно, а вы что, не можете ни у кого занять?!!! Это же ненадолго все. Зато как свалится потом на вас многомиллионное состояние…
— Блажен, кто верует. А у кого же сейчас занять-то? Олигархи с банкирами не дают. Не из жадности. Они вообще-то очень добрые по своей сути ребята. Просто очень сильно заняты они сейчас приватизацией отечества. А отечество у нас большое. Ну, в общем, не до нас им пока. Сами понимаете. Вот закончат дележ и, может, тогда что-нибудь и дадут нам. Взаймы. С последующей отработкой в форме защиты обширных завоеваний их тяжелого капиталистического труда.
— Какой вы, право, говорливый и нерешительный какой-то. Олигархи ему, видите ли, в долг не дают. Олигархи не дают — займите у сослуживцев, в конце-то концов! Делов-то… Головой надо думать. Займите, а сами на службу!
— Так ведь у сослуживцев-то, у них ведь…
— Мол-ча-а-а-ть! Слу-жи-и-и-ть!
И военные по этой команде вновь становились в позу, хорошо знакомую дрессированным служебным собакам. И продолжали в ней (в позе, в смысле) служить дальше за миску овощного супа.
Так вот, о бане и сопутствующей ей воинской экстравагантности. Представьте себе такую картину. Темное зимнее раннее утро (где-то около — 5.00), колонна, состоящая из сотен военных, попахивая по ходу своего движения приятной смесью запахов немытых тел, кирзы и гуталина бодро марширует по сонным ленинградским улицам, лавируя между вечно дымящимися канализационными люками старой части города.
Надо отметить, что в непритязательные те времена народ сильно полюбил этот запах марширующих куда-то военных колонн. Этот запах внушал народу непоколебимую уверенность в завтрашнем дне. И когда военные колонны почему-то никуда не шли, а уверенность народа была чем-то поколеблена, в ход пускался шедевр парфюмерной продукции того болотистого в своем застое и отстойного такого времени — одеколон с поэтическим названием «Вот солдаты идут…».
Но сегодня военные колонны куда-то двигались, и одеколона народу не требовалось. На одеколоне сегодня можно было здорово сэкономить. Идущих куда-то военных этот факт всегда радовал. Глубокая, плохо скрываемая радость переполняла марширующих. Им хотелось петь, но почему-то не разрешают этого делать военным. «Что такое? Почему нельзя?» Молчат, сурово поджав губы, командующие строями военноначальствующие. Опять, наверное, виноват этот, язви его в душу, чуткий отдых гражданского населения.
А как было бы весело и даже, можно сказать, экстравагантно, когда во всю мощь молодых, не единожды прорентгененных с положительным заключением, легких можно было бы взять и грянуть в утреннем экстазе: «Щорс идет под знаменем, красный командир! Э-эээ-эх, красный командир!». Народ бы в радости кинулся открывать окна. Народ с увлечением подпевал бы! Но куда там, народу-то. Все эти немощные подпевки сразу безнадежно утонули бы в мощном и раскатистом прославлении истекающего кровью за трудовой народ бесстрашного командира! Восторг народа еще более усиливался бы от радостного осознания того, что военных наконец-то мыться повели! Народ внутренне преисполнялся бы тихой гордостью за нашу потенциальную непобедимость: попробовал бы кто-нибудь поднять в четыре утра изнеженного американского рейнжера и предложить ему помыться! А наши ничего, с желанием встали и идут себе, светятся от бодрости и что-то спеть хотят они на радостях.