Бета-самец
Шрифт:
Так решительно и глумливо расправиться с дембелями-отморозками — он был шериф из вестерна. Я любил его всем сердцем. Мне даже замечталось, что теперь в полку начнут меняться порядки. И отвратная дедовщина… ну, если не прекратится, то станет хоть немного гуманней. Упорядочится, что ли. А это уже что-то.
11
О Сереже не забывали, но и без него нашлось, о чем поговорить. Все чаще в беседах с Топилиным председатель упоминал о своих текущих заботах: за тканью нужно съездить, нитки подобрать, новенький
Цеховое и само нередко вторгалось в неторопливые беседы, разливавшиеся по просторному сумеречному залу. Мастер Борис Евгеньевич входил в дом, предварительно испросив со двора разрешения у Жанны Константиновны. Евгеньича было слышно издалека. Громко стукал калиткой, вызывал Жанну Константиновну к окну.
— Можно зайти? По срочному.
— А позже никак? Гость у него.
Позже обычно никак было нельзя. Работа в «Зорьке», судя по всему, кипела.
— В зале! — бросала хозяйка и недовольно ворчала:
— Снова пришел отвлекать, ничего сами не могут, бестолочи.
Допущенный к начальству, Евгеньич продолжал сигнализировать о своем приближении: топал по крыльцу, покашливал, усиленно вытирал о коврик подошвы сапог прежде чем натянуть на них бахилы, — наконец отрывисто стучался. Заслышав его еще у калитки, председатель четко, безупречно сохраняя мелодику, заканчивал хитросплетенную фразу — что-нибудь вроде: «И прежде всего их вековая лень и тьма египетская в головах вынуждают образованных, талантливых людей, способных исправить ситуацию, либо уезжать, либо смиряться с невостребованностью».
— Чего тебе? — спрашивал он, оборачиваясь к отворившейся двери.
«Волшебник», — восхищался Топилин, наблюдая за мгновенным преображением: только что про тьму и невостребованность — и вот уже бросает Евгеньичу небрежно: «Чего тебе?» А потом, выслушав жалобу на шпульку, которая клинит в новом «Зингере», распоряжается с нарастающей строгостью отвезти «Зингер» в сервис, дождаться, пока проверят, а перед выездом напомнить раскройщикам об очередности заказов — и чтобы обшлага не забывали прихватывать.
Однажды бригадир заявился в печали.
Рудольфович, разглядев его, заранее застонал.
— Ну, опять?
— Ну да, — Евгеньич замялся. — Про костюмы женские вспомнил.
И тоже застонал, жальче и тише.
— Забыли лейблочки пришить на «элегансы». Да как не забыть, их же сначала не привезли, — сходу принялся оправдываться бригадир. — Потом привезли, а мы уже шить начали. Ну и вылетело.
Председатель вскинул вверх палец, Евгеньич умолк.
— И что, уже упаковали?
— Половину.
— Минус пятнадцать процентов от премии, Евгеньич.
Евгеньич дернулся что-то сказать, председательский поднятый палец его остановил.
— Не обсуждается, — отрезал Рудольфович. — Сейчас бегом распаковывать и пришивать. Позвоните заказчику, предупредите, что
— Исправим, Иван Рудольфович, — заверил бригадир. — Вылетело напрочь. Главное, помнил-помнил, а потом забыл.
Председатель уже встал, всем своим видом давая понять Евгеньичу, что тот может быть свободен.
— Вот так и живем, дорогой Антон Степанович, — сказал он поднимающемуся из кресла Топилину. — Без прямых указаний дело стопорится наглухо. Все следует продумывать самому, от и до.
Топилин понимающе кивнул.
— И объявите аврал, вызовите всех! — бросил Рудольфович вслед удаляющемуся бригадиру.
Взял Топилина под руку, потянул к выходу.
— Идемте, любезный Антон Степанович, покажу вам мое непутевое детище.
Асфальтированный дворик был окружен забором, который с двух сторон срезал склоны ложбины и поднимался вровень со строением. В углу красовались два микроавтобуса «WV» и вазовская «четверка». «Наш автопарк», — говорил о них Рудольфович. Из-за угла вышли два мохнатых ирландских волкодава. Следом, догоняя их на коротеньких, бодро барабанящих лапках, выскочил Боб. Глянул на Топилина без интереса. Ирландцы понюхали воздух и остановились, безучастно оглядев двор. Боб скользнул под микроавтобусы.
— У него тут пассия, — пояснил мимоходом Рудольфович. — Вон та, что в холке пониже, Брина. А этот верзила — Берг… Кое-как он к Бергу в доверие втерся. Что только не претерпел. Все надеется, когда Берг отвлечется, Брину оприходовать. Давненько не подступался, правда.
Внутри Топилина встретила такая же чистота и порядок. Стены обшиты той же вагонкой, что дом Рудольфовича. На стенах — несколько стенгазет. Топилин даже остановился, чтобы удостовериться. Так и есть, стенгазеты. Под заголовком «Наши ударницы и ударник» кривенькие строчки в три столбца и фотографии: сверху ударницы, справа ударник. На следующем ватмане, озаглавленном «Культурный отдых», — единственное фото: работник цеха, жонглирующий бабинами ниток.
— Сережа снимал, — вздохнул Рудольфович.
Весь цех представлял из себя разделенное алюминиевой перегородкой на две неравные части помещение, занимавшее второй этаж почти полностью. В самом конце уместились еще туалеты и небольшая кладовка. В меньшем отсеке — два широких фанерных стола для раскроя, в большем — тараторили, поблескивая под низко свисающими плафонами, электрические швейные машинки. Насчитал семь работниц. Еще несколько мест оставались свободны.
Иван Рудольфович предупредительно махнул всем рукой, одновременно здороваясь и предлагая не останавливать работу, и провел Топилина вдоль шумных столов. Швеи проворно манипулировали на столах кусками ткани, пропуская их то так то эдак под мелькающей иглой. Стоило председателю с Топилиным отойти к стене с мелкими, как бойницы, окошками, металлический стрекот в зале сделался не таким равномерным. Сначала одна, потом другая машинка, умолкнув, не включались дольше обычного. Стали слышны обрывки фраз, которыми перебрасывались швеи.