Бета-самец
Шрифт:
Топилин к таким встречам готовился: Колину веру в боевых клоунов нужно было подпитывать чем-то материальным. Однажды, например, запасся окурками разных марок. Женские для убедительности испачкал грифелем красной гелиевой ручки, завалявшейся в бардачке «Тигуана». Хранил набитую пепельницу в ящике стола, дабы окурки не заветрились. Когда нагрянул Коля, Топилин вынул пепельницу и как бы не нарочно пронес перед самым его носом. Коля тут же вспапашился, хлопнул себя по коленям:
— А ну стоять! У тебя что, баба была?!
— Да нет же, какая баба, — ответил Топилин, словно оправдываясь. — То есть баба, но не в этом смысле. Бойки
Коля кивал головой: ну да, я так и подумал.
— Опять затеваете?
— Да затеваем, — как бы нехотя признавался Топилин. — Хотим к рекламной панели подключиться, такая громадина возле парка Горького, видел?
Коля не видел.
— Ну, не важно. В общем, хотим подключиться и ролик прокрутить. Чувак будет в маске Путина его голосом говорить. Сначала скажет: «Вы меня слышите, бандерлоги?» Потом: «Лет ми спик фром май харт», — задушевно так, ну, ты в курсе. И дальше уже идет рефрен: «не дождетесь, не дождетесь». Один из наших сочиняет уже.
Сверкающее снежное поле бесконечной разреженной цепью прочесывали опоры ЛЭП. За полем тянулась бетонная линейка забора, посередине которого выступал коробок КПП. Слева над забором проклюнулись крыши военного городка, справа полосатым поплавком всплывала вышка ЦУПа. Дальше — летное поле, исчерканное крестиками лопастей, и снова снег. Все, из чего помимо седла и навоза, да еще хнычущей ненависти к полковничихе Юле, состояла Колина воинская служба. Топилин смотрел на далекий забор, за которым из мальчиков штампуют мужчин, — и думал: «А ведь повезло парню, что к коню приставлен. С такими-то миниатюрными габаритами и детским смехом — сломали бы в первую очередь. Кого и ломать, как не таких вот смешливых недомерков? А тут, на отшибе, — уберегся».
10
С Антоном мы вместе призывались. Правда, ни на пересыльном пункте, ни в поезде его никто не видел. Он присоединился к группе новобранцев перед самым КПП: вышел солдатик из белой «Волги», кивнул приветливо сопровождавшему нас офицеру, встал в строй. Про Антона много разных слухов ходило. Говорили, что он сын командира части, сын командира округа, еще чей-то сын. Антон насмешливо темнил, с любыми слухами соглашался, сам распускал самые нелепые — например, будто в армии он прячется от бандитов по программе защиты свидетелей. Или что он крестник Мавроди. Однажды мне надоели эти басни и, улучив минуту, когда командир пребывал в хорошем расположении духа, я поинтересовался у него насчет Антона.
— А сам Литвинов что говорит? — переспросил почему-то Стеблина.
— Говорит, сдал в суде цыганского наркобарона. Менты, говорит, обещали программу по защите свидетелей, он им поверил. А они его сюда — вроде как спрятали.
Сняв фуражку, чтобы не слетела, командир расхохотался, запрокидывая голову и хлопая себя по ляжке.
— А то, я слышал, его в сыновья мне записали, — сказал он, отсмеявшись и водрузив фуражку на место. — Папа у него первый секретарь обкома. Любореченского, кажется.
— А почему же он служит? — ляпнул я, испытывая на прочность настроение командира.
Оно оказалось прочным в тот день.
— Вообще-то, товарищ солдат, — заметил командир, переходя на легкий рык, — служба в вооруженных силах является священным долгом каждого гражданина Российской Федерации. Не считая того, что
— Так точно, усек.
— Вот и молодец. Повынимай из кактуса бычки, и можешь идти на обед.
Подполковник Стеблина был человек непредсказуемый. Случалось, я огребал от него за то, что какой-нибудь затрапезный приказ по части оказывался слегка примят или испачкан по краешку копировальной бумагой. В другой раз мне сходил серьезный прокол — к примеру, он заставал меня спящим на штабном диванчике (у моего будильника случались сбои, а утренний крик дневального я обычно игнорировал). Зато я печатал набело с запятыми. И не бухал. Но выше всего начштаба оценил надписи «Внимание! Караульный стреляет на поражение!», которыми я украсил забор нашей части.
— Надо же, — сказал он, уважительно понижая голос. — Без всякой разметки. А ровно.
Антон служит водителем у полкового особиста. Вместе они выглядят довольно комично. Капитан Петраков невзрачный, как речная мелюзга. Захочешь описать — не за что слову ухватиться. Лицо, глаза, нос, рот, уши, брови. Рост средний. Голос слышный. Если не знать, как все было на самом деле и почему Литвинов проходит службу при особом отделе, можно было предположить, что ладного здоровяка, размашистого и ершистого, Петраков выбрал себе в водители, повинуясь закону притяжения противоположностей.
Вот уж у кого получается быть своим для каждого, всегда и несмотря ни на что. Поговаривают, будто Антон по пятницам предоставляет начальнику письменный отчет обо всем увиденном и услышанном в подразделениях. Но и эти разговорчики, и печать мажора, которая дорого бы стоила кому-нибудь другому, Антону не стоят ровным счетом ничего.
Люди в казармах живут по путанным и расплывчатым правилам, которые для меня так и остались китайской грамотой. Лишь дедовщина возведена у них в абсолют и соблюдается с нерушимой последовательностью: первые полгода ты раб, последние полгода ты князь. Ни одно из преступлений, если оно не направлено против дедовщины, не карается здесь огульно, но всегда с оглядкой на преступившего. Вроде бы воровать у своих, то бишь крысятничать, смертельный грех. И вроде бы даже карается безжалостно. Один из «молодых» третьей роты, пойманный на воровстве из тумбочек, был подвергнут унизительному наказанию: салабонам приказали его избить, после чего на воришку помочился каждый желающий. Но много раз и до, и после этого случая я слышал своими ушами, как другие бойцы, едва ли не во всеуслышание, хвастались воровскими трофеями: один умыкнул в бане новенькие портянки, другой ночью под носом у дневального раздобыл в соседнем взводе сатиновую подшиву. Понять, как это действует, вприглядку невозможно. Но из исследовательского интереса переселиться в казарму, даже в статусе отслужившего год «черпака», — дураков нет.
— Привет. Как дела?
— В норме. Как у тебя?
— В порядке.
Весь год наши с Антоном отношения полностью вписывались в схему «я наблюдаю, за мной наблюдают». Особому отделу отведено место на отшибе, в батальоне связи. Поэтому встречаюсь я с Антоном главным образом в столовой. Блатная каста ходит на кормежку под конец, когда подразделения начинают расходиться и в столовой становится свободней. Он подсаживается за мой столик, я подсаживаюсь к нему. Нам часто есть чем поделиться.