Бэтман Аполло

Пелевин Виктор Олегович

— Не продолжайте, — попросила мать.

— Если бы я оставил его в любом из этих состояний, его анимограмма оказалась бы уязвимой. Она могла бы разорваться под действием свободных мемов еще до того, как на нее упадет возрождающий взгляд Великого Вампира…

— Рама, — сказал Энлиль Маратович, — не загружай дам.

— Да, извините. В общем, разорвало бы в клочья. Посмертная консервация личности становится возможна, когда достигается устойчивый центр анимограммы. Все это путешествие и было спуском к центру.

— Центру чего?

— Салавата

Авессаломовича. Когда на него вновь посмотрит Великий Вампир, а рано или поздно он смотрит на все в лимбо, Салават Авессаломович сможет выдержать его взгляд, потому что в этой точке он находится в полной гармонии и с собой, и с Великим Вампиром. Яркий белый свет не сотрет его, как произошло бы без перемотки, а пробудит в нем семя новой жизни.

— Что это за Великий Вампир?

— Мы так называем Бога, — сказал Энлиль Маратович и очаровательно улыбнулся.

— Вы его подсадили в чью-то матку? — спросила самая молодая.

— Скорее, — ответил Энлиль Маратович, — мы заботливо посадили его в горшок и полили водой. Вы ведь знаете, что не все семена дают плод — некоторые падают на камни и гибнут. Большинство. Мы называем это разрывом анимограммы. Перерождение похоже на новый росток, который появляется из попавшего в подходящую среду семени. Теперь Салават Авессаломович именно в такой среде. Как вам уже сказали, взгляд Великого Вампира не уничтожит его, а позволит вернуться к жизни в новой форме. Новая жизнь будет благополучной и счастливой. Это и есть оплаченная вами реинкарнация.

— Когда это случится?

— Все зависит от Великого Вампира. Мы не рекомендуем специально привлекать его внимание человеческими религиозными ритуалами.

— А нельзя сделать так, чтобы он родился в нашей семье?

— Мы делали такие вещи раньше за отдельную плату. Но теперь это не практикуется.

— Если ты не Ротшильд, — буркнула самая молодая женщина.

Энлиль Маратович посмотрел на нее долгим взглядом.

— Поверьте, — сказал он, — это в ваших интересах. И в интересах Салавата Авессаломовича. У вас есть еще вопросы?

Он вдруг сделался усталым и строгим — и совершенно недоступным. Женщины поняли, что аудиенция окончена. Они встали, и самая молодая опять попыталась что-то сказать.

— Не надо благодарностей, — поднял ладонь Энлиль Маратович. — Халдеи, которые верно нам служат, могут рассчитывать на нашу признательность. Ступайте с миром и не скорбите. Для скорби нет повода. У вас есть повод для великой радости. И помните, что вы должны держать увиденное в тайне не только от обычных людей, но и от других членов внутреннего круга. Даже если это ваши близкие друзья…

Женщины по очереди склонились в вежливом поклоне и пошли к выходу. Они явно были под впечатлением от увиденного. Как только дверь за ними закрылась, Энлиль Маратович довольно потер руки.

— Теперь будут шептаться не меньше года. Демонстрировать доступ к престижному потреблению смерти. Молодец, Рама, все отлично.

— Как

всегда, — скромно ответил я.

— А сейчас смотрим завершающую последовательность, — сказал Энлиль Маратович. — Пока телепузики не расчехлились…

Он хлопнул в ладоши.

Свет погас, и я опять увидел на экране Кедаева — тот положил фотографию на полку и повернулся ко мне.

— Я могу лезть?

Я кивнул.

— Мы прощаемся?

— Да-да, Салават Авессаломович. Полезайте. А я пойду.

Кедаев еще раз поглядел на меня — как мне показалось, с легким подозрением.

— И что будет?

— Вы уснете, — сказал я. — А потом проснетесь.

— Точно проснусь?

Я улыбнулся.

— Даже не сомневайтесь.

— Тогда прощайте, — сказал Кедаев. — И спасибо, конечно, за труд. Всех благ. Впрочем, они у вас и без меня есть…

— Идите с миром, Салават Авессаломович. Было приятно иметь с вами дело. Удачи в делах.

Кедаев скрылся за штабелем досок. Я вышел из сарая, отошел от него подальше и провел языком по щетинкам некронавигатора. Мир вокруг стал расплываться, словно я смотрел на него сквозь залитые дождем линзы. Четким оставался только сарай, где был Кедаев. Я сделал еле заметное движение руками, и сарай накрыло ковчегом — огромным пустотелым каменным кубом. На кубе был высечен древний барельеф: зубастая пасть, занимавшая почти все место, крохотный нос и два круглых глаза. Говорили, что это ягуар, но мне он больше напоминал зайца на ахуяске, который начал трип с того, что по-вангоговски отрезал себе уши — и орал теперь от боли.

Я поднял руки вверх.

Ковчег послушно взмыл и повис в пустоте. Он был таким огромным, что стоять под ним было страшно даже в лимбо. На его углу появилось бронзовое кольцо. С кольца свесился толстый желтый шнур с биркой на конце. На бирке возникла цифра «17».

Вот так. Раньше людей ужимали до пепла. А сейчас — просто до цифры.

Теперь я стоял на вершине огромной ступенчатой пирамиды с широкими каменными лестницами со всех сторон. Выглядела пирамида мрачно. Я был рад, что никто из клиентов ее не видит — да и loved ones тоже. Я и сам не любил на нее глазеть, потому что это сильно изматывало. За семнадцать визитов на ее плоскую вершину я так и не изучил пирамиду в деталях. Я даже не знал, в чем смысл завершающего ритуала с ковчегом. Но он был обязательным.

Все, теперь работа была сделана.

Я повернулся и пошел по каменной лестнице вниз. Впереди и вокруг была только чернота. Я знал, что если долго вглядываться в нее, станут видны разноцветные огоньки свободных мемов — но это упражнение уже давно мне наскучило.

Где стоит пирамида, было непонятно, и вряд ли такой вопрос вообще имел смысл. Единственным источником света здесь был я. Фрагменты пирамиды с крохотным опозданием возникали вслед за перемещением моего взгляда, и я был уверен, что создаю ее сам — именно тем, что начинаю разглядывать.