Без черемухи

Романов Пантелеймон Сергеевич

Разговор зашел о страшном.

– - Отчего это так,-- сказала Катя,-- днем здесь не страшно, а вечером страшно?

Я сказал, что от темноты.

– - На чердаке днем светло, а ты пойдешь туда?
– - сказала Катя.

Я представил себе чердак, где всегда что-то гудит и из разбитых окон, пугая, с шумом вылетают галки, и не знал, что сказать.

– - А вот за буфетом, хоть и темно, а там сколько угодно можно сидеть. Я вчера с полчаса там просидела.

– - Это ты сидела, когда рядом в гостиной народ был,-- возразила

Таня,-- а в полночь сядешь?

Теперь Катя не знала, что сказать. Но потом, помолчав немного, по своему обыкновению пустилась в философию.

– - А отчего страшно бывает?
– - спросила она.

– - Отчего же так не от н_и_х,-- сказала Таня.

Мы немножко подобрали ноги и промолчали.

– - А все-таки, самое страшное -- здесь в зале,-- сказала Катя,-- это после того, как дядюшка нас напугал.

– - Я сама видела, как в этом углу стояло что-то серое,-- сказала Таня.

– - Ничего ты не видела,-- сказал я.

– - Нет, видела, видела! Хотите?..

Мы ничего не хотели; не стали с ней спорить и поскорее переменили разговор, потому что хорошо знали, что ей только дай волю, как сейчас съедет на мертвецов и разбойников.

Она -- хороший человек и товарищ, но у нее какая-то несчастная страсть -- пугать нас. Бывало, заведет в темный угол под предлогом желания показать что-то интересное, вставит в рот тлеющую спичку и начнет дышать на нас огненной пастью так, что мы, сломя голову, бросаемся в гостиную. Или начнет в сумерки страшные рожи строить, приговаривая:

– - Посмотри-ка на меня!.. А ты знаешь, кто я?

А то иногда приедут гости и нас, маленьких, соберется человек пять; она зазовет всех в спальню слушать сказки. Мы усядемся все по-хорошему, рядком на лежанку, она потушит лампу, сядет сама к стенке и начнет рассказывать такое, что на каждом шагу так и сыплются они, ведьмы да мертвецы; потом вдруг на самом страшном месте упрется ногами в стену, а в нас спиной, ухнет и выпрямит ноги. Мы, не удержавшись на гладких плитах лежанки, с воплем все летим на пол, а потом с ревом, кто на четвереньках, кто как, бросаемся на светлое место в гостиную или в столовую.

Если бы не это, она была бы незаменимым для нас человеком и добрым товарищем. Летом она разыскивает нам в саду удивительно вкусные травы, которые мы набираем себе в подолы, и к отчаянию няньки зеленим все, что не наденут на нас. Выбегает с нами во время первой грозы на дождь и подставляет голову под водосточную трубу.

У Тани румяные губы, русые волосы, стеклянные разноцветные бусы на груди, которая у нее как-то странно увеличилась к этой зиме. Она звонко хохочет и, когда бегает по зале, так проворно увертывается, что ее трудно поймать. А летом всегда вплетет себе венок из васильков и наденет его на свою русую головку.

Мы прислушались к голосам, доносившимся из гостиной, там говорили о том, что долго не едут и что поднимается уже метель. И так было странно

слышать эти голоса.

– - Как будто неизвестно, кто говорит,-- сказала Катя.

Мне были знакомы эти состояния, когда как-то переставишь способность понимания и самые знакомые голоса близких начинают казаться неизвестными и незнакомыми.

Я сделал так, и мне тоже показалось, что голоса какие-то незнакомые, странные.

А было уже семь часов. В березнике все сильнее и сильнее шумел по вершинам деревьев ветер и лепил в окна большими, пристающими к стеклу хлопьями. Начинали уже беспокоиться и при каждом собачьем лае высылали Таню посмотреть, не наши ли едут.

Мы, накинув шубки поверх головы и запахнувшись, так что торчали только одни носы, вместе с нею выбегали в сени.

Ничего не было слышно. Только равномерно, пустынно, с каждой минутой усиливаясь, шумел ветер в деревьях да изредка, налетая порывами, крутил с угла крыши снег и сыпал им в затишье сеней в лицо, как мелкой сухой пылью.

От ожидания, что вот-вот сейчас зазвенят сквозь шум метели бубенчики и подъедут к крыльцу сани, нам не терпелось, не сиделось.

– - Пойдем в гостиную,-- сказала Катя.

Мы захватили с собой игрушки: Катя -- свою рыжую куклу, я своего плюшевого медведя, проскочили через темную столовую и вошли в гостиную.

Здесь все сидели на своих обычных местах, за своими обычными занятиями. Дядюшка в теплой куртке, сгорбившись и покуривая папироску, сидел у печки. Крестная на диване с большим платком на плечах. Мать сбоку в кресле с вязаньем на коленях.

Крестная раскладывала пасьянс. Новые карты приятно скользили по столу. Мы залезли к ней за спину, под платок.

Балконную дверь всю залепило снегом. А за окном, белея в свете лампы, мотался от ветра выскочивший из-за рамы клок пакли и двигалась по стеклу сухая ветка малины.

– - Ой, кто это!
– - сказала Катя, дотронувшись под платком до моей руки.

– - Это моя рука.

– - А я так испугалась, мне показалось, что кто-то чужой.

– - Тебе всегда кажется,-- сказал я.

– - Что вы тут возитесь,-- сказала крестная, ощупав нас рукой.

Мы притихли и стали прислушиваться к голосам и глухому вою вьюги, налетавшей порывами на окно и на крышу балкона, которая гремела железными листами, как будто кто-то ходил по ней.

При каждом порыве ветра голоса в гостиной смолкали, и наступала тишина, при которой яснее слышалась за окном бушующая метель.

– - Как-то наши доедут,-- говорил кто-нибудь после молчания.

– - Доедут, бог даст,-- возражал кто-нибудь другой и прервавшийся разговор снова начинал равномерно звучать.

Вдруг на дворе, неясно сквозь вой метели, залаяли собаки и понеслись к воротам, что слышно было по удаляющемуся лаю. Потом лай стал быстро приближаться, и в шуме ветра зазвенели бубенчики и остановились у крыльца.