Без чувств, без эмоций, выжить
Шрифт:
— Олег, но эти упыри поубивают сейчас этих людей.
— Ну, так собирай вещи и уезжай. Я жду в аэропорту. Поехали со мной. Там завтра всё равно будет полиция. Их закроют.
Я отключил трубку. Сев в машину, и постукивая по рулю, мысли были странным месивом эмоций. Кто мне эти люди? Те, с кем я прожил полгода, но, по сути, они мне чужие и чуждые. Порывшись в рюкзаке, проверил что всё на месте. Повернул ключ в зажигании и колёса машины зашуршали по асфальту. Погладив кожаную оплётку руля, я уже мысленно прощался с ней, ведь сегодня последний день, последний раз. А ведь мы были с этим авто в Грац и Линц,
Завернув за поворот, это последний поворот, и ещё поворот. Влетаю в переулок и не нажимая на газ, уклоняюсь вниз, так чтобы осколки не могли…
Пронзительный визг, лязг металла, удар. Стекло всё в мелкую сетку трещин, подушки вылетели аккурат в удар. Лежу, не шевелясь. Жду. Никто, кроме, меня и Сергея не знал, что этим зелёным пластиковым декоративным растением покрыты ворота. Когда мы обсуждали застройку, решили, что, не смотря, что на террасе не будет съёмок, все же эстетичности придать хотелось.
Один из охранников уже шёл к машине, но мне он не казался пьяным. Медленно подходит, вглядывается вовнутрь, но из-за раздробленного стекла ему ничего не видно. Подойти к машине он может слева, в другой стороны дверь зажата стеной. Он мнётся, но всё же тянется к двери. Открывает, заглядывает вовнутрь и аккурат получает в нос подошвой массивных кроссовок. Отлетев спиной к стене вскрикнув и обрызгав всю свою физиономию алыми каплями, застонал, сползая по стене.
Во дворе появился ещё один, вынув из-под сидения биту, с которой мы путешествовали несколько месяцев между Австрией и Италией.
— Держи, — швырнул биту парню. Павел ухватил рукоятку и согнул ноги, словно сейчас предстояла не драка, а бейсбол.
— Ох, кто же тут у нас? — Усмехнулся бык Василий, как прозвали его местные. — Робин Гуд прилетел.
— Приехал. — Усмехнулся в ответ, ощущая, что всё пережитое за последние несколько недель меня разрывают от гнева. Человек может многое в ярости, ведь только, когда внутри бушует агрессия, есть силы, чтобы сделать многое и решить не решаемое.
Вывернув руку из-за спины, уставил револьвер на обозрение, но без глупых и театральных нацеливаний налицо. Нацелил на лицо, стреляй тогда в лицо, а то нацелить на лицо, потом опустить прицел в пол, это же сразу проиграть.
— Ну, что бык Василий, в стойло?
Тот почти взревел, но я выстрелил в пол абсолютно безжалостно и, без сомнений, внутри меня был образ растёкшегося тела по креслу, и эта пуля была будто бы ему в лоб, а не в бетон террасы. Кто-то взвизгнул и запричитал, затем я выстрелил ещё раз уже ближе и третий раз пуля была в пяти — семи сантиметрах от ног охранника. Тот отпрыгнул, испуг озарял его лицо, негодование и явное желание перепрыгнуть через забор и бежать.
— Я отстрелю тебе яйца. Скину в подвал, а завтра всё это всё равно зальют бетоном. Твоего босса уже нет, продюсер уже в аэропорту, так что теперь только ты ублюдок и я. — Мой голос дребезжал гневом. Это были эмоции за всё, за мою жизнь, за всё то, что было, за последние полгода лицезрения того, как люди совокупляются ради денег, за то, что мне не дали выбора…
— Звони, — крикнул голос и это был третий охранник.
— Давай звони. Звони своему боссу. Василий, давай! — Кричал я в голос. — А тебе бита зачем? Заткни этого урода.
Павел со всей свой
— Стоять, урод. — И я выстрелил ещё раз в воздух. — Звони.
Его руки заметно дрожали. Он что-то набрал на телефоне и приложил к уху, затем ещё раз. И опустил.
— Звони, Олегу! Продюсеру. Давай. — мотнул я пистолетом.
Охранник покорно поднёс ещё раз телефон к уху.
— Здравствуйте, тут… И… Но… Это… Понял…
— Ну, что? — Выпалил я с нескрываемым злорадством, когда тот опустил руку.
Мужик стоял молча и смотрел на меня с той же нескрываемой ненавистью, что и я на него. Тот, что с разбитым лицо, пошатнулся рядом.
— Уберите его. Егор, Рома, быстро.
Парни почти бегом подхватили охранника, утаскивая в толпу. Дальше все уже начали оживать, с остервенением некогда весьма мирные порноактёры вдруг стали прямо героями боевика, протащив бельевую верёвку из бойлерной, двоим пострадавшим связали руки, затем была очередь Василия, парни скрутили его, не стесняясь в выражениях и действиях. Не обошлось и без женской мести, когда Василий было дёрнулся, бойкая блондинка Оксана кулаком мотнула ему в лицо, аккурат попав в челюсть и не проронив ни звука от боли в кулаке, смачно харкнула ему в лицо, то осклабился и что-то рявкнул, как тут она огрела его бутылкой по затылку, разметав стёкла по полу.
Пока происходила наша потасовка, оставшиеся дамы сбились в углу.
— Четвёртый сбежал. — Валентин, это милый щуплый парень вошёл в раж и, побежал уже было, пленить оставшегося, но тот отпер дверь ключом и уже был таков.
— Николай? — Пока половина нашей «дивизии» была со связными пленными охранниками, мы отправились в подвал. Николай был весь в потёках крови, и связан куда серьёзней, чем мы сделали это с охраной.
На улице было видно, что у него рассечена бровь и пошёл отёк на глаз.
Охрану заперли в подвале в том же самом подвале, а все занялись срочным сбором вещей.
Все паспорта были в сейфе на месте, здесь же были конверты с деньгами. Вынув пачку евро, из купюр по пятьсот евро, поделил ровно на десять актёров, оператору и коменданту отсчитал ещё по десятке. Люди были явно удивлены наличию денег, на которые они уже не рассчитывали. Хотя на счёте компании уже не было ни единого цента, Олег всё вывел несколькими часами ранее, а из-за потасовки внутри студии, никаких трансляций не было.
Вместе с деньгами банкира, у меня оседала на руках солидная сумма, поэтому, вынув из конверта, что дал мне когда-то Олег, ещё одну пачку раскидал на всех. Под матрасом были деньги от араба. Почти полный рюкзак.
— Прости, — долговязый оператор появился в дверях моей комнаты. — Это тебе.
— Что это? — У меня на ладони лежала флешка.
— Прости, но я часто фотографировал тебе, пока ты не видел, тут много… прости, но…
— Спасибо Никита, — я обнял парня, притянув его за плечи. — Уезжай сразу в Лондон. — Во мне боролись чувства зависти и к его возрасту, незапятности души и в то же время восхищение, тем насколько двадцатилетний парень при такой наивности и простоте может быть талантливым и морально стойким.