Без маски
Шрифт:
Вмешалась мадам Кнюссен:
— Но, господи спаси, отец, ты же видишь, она передумала. И не ори так, ведь на всю улицу слышно!
— Я ору на своей собственной улице, старуха! Здесь каждый дом и каждый клок земли принадлежат мне! — рявкнул Кнюссен.
Мадам гневно выпрямилась.
— Вот как! Дома меня будут обзывать старухой, а на людях величать «фру»! Ну нет, благодарю покорно! — сказала она зло и, отбросив всякие церемонии, заговорила на старый манер:
— Ты дерешь глотку, как самый что ни на есть паршивый башмачник.
— И вовсе нет! — воскликнул Кнюссен. — Я ругаюсь, как подобает капитану. Такой важной персоне всегда дозволено ругать нижние чины, они ведь только и живут на земле для того, чтобы капитан изливал на них свой гнев, когда встает с левой ноги… Уж будьте покойны, я устав
— Подумать только! — вкрадчиво сказала мадам. Сколько ума наберешься ты от одной сабли и пары эполет! Да еще сможешь говорить мне «баста». Ну, наш город может гордиться таким земляком. К тому же все должны знать, что ты в юности повидал белый свет — бывал в Аскёне, Салхюсе и даже в Копенгагене.
Кнюссен побагровел:
— Да, это я был капралом под начальством капитана Равна, которого и после смерти с почтением вспоминают за его зычный голос. Это я наблюдал парад войск в Копенгагене и видел, как сам обер-бургомистр вольного города Гамбурга шел с золотым ключом в одной руке и с жезлом в другой! Это я…
— …Рехнулся вконец! — закончила мадам, полностью перейдя на привычный жаргон бергенских торговок, и направилась к двери. — Ну нет. Ежели такое представление будет каждый день, когда ты сделаешься капитаном, а я стану фру Кнюссен, то покорно благодарю! И запомни, башмачник Кнюссен: ежели ты вздумаешь на нас учиться капитанским манерам, я тоже припомню словечки из доброго старого времени, и — плевать мне на то, что я — благородная дама! Гляди, как бы я не рассердилась всерьез!
Кнюссен мгновенно преобразился в спокойного, покладистого супруга, каким он был до того, как капитанская блажь засела в его голову. Он вздохнул и сказал жалобно:
— Неужто тебе невдомек, матушка, что я не доверяю дочери и не очень-то уверен в Блехе и его сынке, этом ленивом дурне, что сидит по целым дням в пивной Кидинга и потягивает пунш?
— С чего это ты разнюнился? — насмешливо проговорила мадам Кнюссен.
— Ах, Каролине, ты не забывай, что дочь-то у меня одна. Я хочу, чтобы она залетела повыше нас с тобой. Так что, уж придется кое-чем жертвовать. И сам не знаю, отчего это меня всякие беспокойные мысли одолевают? Блех очень заинтересован в том, чтобы дело сладилось. А мы не должны забывать, какая это для нас честь!
— Но всё равно тебе не из-за чего так бесноваться и кричать. — Жена снова заговорила тоном благородной дамы. — И не нужно было выставлять Корнелиуса за ворота. Он ведь первый подмастерье в городе, его никто не сможет заменить. С такими людьми нужно ладить, ежели хочешь, чтобы твоя мастерская слыла самой лучшей. Корнелиус не дурак, он понимает, откуда ветер дует!
— Ох, верно! — в отчаянии произнес башмачник. — Сказано в самую точку! По ночам с меня просто десять потов сходит, всё размышляю, а что делать — ума не приложу! Если бы я еще не ударил с Блехом по рукам! Не понимаю, откуда у меня все эти темные мысли? Так и копошатся в голове! И всё-таки я знаю, что прав. Нет ни одной девицы на свете, которая не хотела бы забраться повыше своих подруг. И не так уж часто бывает, чтобы знатный и богатый купец захотел взять в жёны дочь простого башмачника. — Кнюссен покачал головой, потом стукнул кулаком по столу и закричал:
— Девчонка выйдет за Блеха, хочет она того или нет! Она станет первой дамой в городе, не будь я Питтер Андреас Кнюссен!
Казалось, судьба Анниккен была решена. Но на следующий день Анниккен и Анне Большая появились в дровяном сарае Бёшена. Корнелиус, закусив нижнюю губу, благоговейно слушал Анниккен, которая так тарахтела, что он только диву давался.
— Послушай ты, недотёпа! — сказала она своему дружку далеко не ласковым тоном. — Нечего тебе тут стоять, распустив губы, словно траурное покрывало над гробом. Морда у тебя сейчас ну точь-в-точь как у дохлой овцы. Только теперь для этого не время. Ты, я вижу, не такой уж храбрец и боишься открыто поговорить с Бёшеном. Однако у тебя хватало храбрости тискать и целовать меня… Прости, Анне, что тебе приходится слышать всё это, но нужно называть вещи своими именами… А уж если ты, Корнелиус, со мною держал себя таким молодцом, то как ты смеешь, негодник этакий, бояться какого-то толстяка Бёшена или вообще кого бы то ни было на свете? Этак я, пожалуй, решу, что ты ставишь меня ниже других! А тогда — можешь брать свой сундучок и отправляться в Салхюс или хоть к черту на рога! Иди к Бёшену и выуди у него всю подноготную о Блехе. Наобещай ему за это с три короба, соври ему… Он надул на своем веку стольких бедняков, что не грех будет разочек и его надуть. Ведь дело-то идет о нашем счастье, Корнелиус! Бог нам простит, ежели мы оставим в дураках мошенника. Ну, а коли ты боишься, то мне придется идти под венец с Блеховым Клойсом. Топиться я не собираюсь, хотя мысль о том, чтобы лечь с ним в постель, и доводит меня до крайности… Еще раз прости, Анне…
— Я иду сейчас же! — решительно сказал Корнелиус. Шея у него побагровела. Он пошел было к двери, но вдруг повернулся и зло сказал:
— Да, уж ты-то не пойдешь топиться! Ты чертовски похожа на своего папашу. Но берегись!.. Помни, что рука у меня одинаково тяжелая, обнимаю ли я девушку, или даю ей затрещину.
С этими словами он пошел прямо к Бёшену и выложил ему всё начистоту. Он сказал, что Блех зарится на добро и деньги Кнюссена. И что Кнюссен гораздо богаче, чем думают многие. И что он, Корнелиус, может стать зятем и наследником Кнюссена, потому что Анниккен любит его. Тут Корнелиус перевел дух. Он никак не решался заговорить о самом главном. Но мысль об Анниккен и Блеховом Клойсе развязала ему язык, и Корнелиус решительно заговорил о самых сокровенных тайнах семейства Бёшенов, о которых рассказала ему Анне Большая. Говорил он не называя имен, но не упуская ни малейшей подробности. Оказывается, он знал о том, что Бёшен в последнее время потерпел большие убытки на акциях.
Бёшен, выпучив глаза, откинулся на спинку стула. Губы его запрыгали. Он то и дело менялся в лице. Но Корнелиус намекнул, что Бёшен может получить заем на выгодных условиях и благодаря ему спастись от угрозы разорения, которая, словно дамоклов меч, висела над его домом.
Бёшен вскочил и хотел было накостылять наглецу шею. Но тут ему пришло в голову, что если Блеху удастся завладеть деньгами башмачника, то он наверняка уцелеет во время кризиса, который многих купцов скрутил в бараний рог. И к тому же заем… Правда, он сам много раз давал обещания, которые и не думал выполнять. Но всё-таки тут есть какой-то шанс. Да, но тогда придется предать Блеха… А какое ему дело до Блеха? Ведь он его, собственно говоря, терпеть не может. Бёшен взвешивал все «за» и «против», а Корнелиус меж тем стоял, отирая со лба холодный пот. Наконец Бёшен тихо проговорил: — Ступай к своему бывшему хозяину и скажи: пусть подождет с обручением, пока бриг «Альберт Блех» не вернется в Берген. Я говорил с Пине из Тронхейма на прошлой неделе. Он получил от своего шкипера важные вести, которые вот-вот должны окончательно подтвердиться. Это всё! Ступай, да не забудь своего обещания.
— Раз обещал — выполню! — ответил Корнелиус.
Корнелиус и Анниккен вместе вошли в комнату, где сидели башмачных дел мастер и его жена. Те разинули рты от удивления. Кнюссен вскочил и заорал:
— Хотел бы я знать, кого вышвырнули из этого дома, тебя или меня? Кого?..
Корнелиус поднял руку, но, видя, что заговорить ему не удастся, стукнул кулаком по столу так, что старинная суповая миска подпрыгнула кверху.
— Хоть раз выслушай меня, хозяин! — вскричал он. — Я желаю тебе только добра. Неужто ты хочешь сделать Анниккен нищей? Тебя обманывают, а я знаю, что обманывать грешно. Я прошу тебя погодить с обручением и свадьбой, пока бриг «Альберт Блех» с полным грузом, в целости и сохранности, не пришвартуется в Санвикской бухте. Ежели ты не смекаешь, в чем тут дело, то ты глупее лесного пня и не стоишь даже капитанской шпоры. Провалиться мне на месте!..
— Бриг? — пробормотал Кнюссен, выпучив глаза. Он взглянул на жену, которая схватилась рукою за сердце: она-то соображала быстрее, чем муж.
«Что же это? — думал Кнюссен. — Ведь Блех говорил, что бриг с грузом ржи вышел из Одессы и теперь благополучно плывет в тихих водах, в нескольких днях пути от норвежских берегов? Но ведь такие же небылицы сочинял и Плейн, перед тем как на его шхуну был наложен арест за долги, а сам он стал в Брюггене притчей во языцех!»
Наконец Кнюссен обрел дар речи.