Без надежды на искупление

Флетчер Майкл

– Эти города далеко, – ответил Фольк. – То, во что там верят, здесь значения не имеет.

– Да-да. Об этом я начитан.

Бедект закатил глаза. Вихтих любил повторять слова более умных и более образованных, чем он, людей так, как будто это его собственные мысли.

Вихтих продолжал проповедовать толпе:

– И все же вы забываете учесть количество верящих и глубину их веры. Позвольте мне процитировать Геборене Дамонен: «Если достаточно людей будут достаточно сильно верить, то они смогут изменить весь мир». – Вихтих самодовольно ухмыльнулся. – Я знаю, что я величайший фехтовальщик мира. Сотни тысяч людей знают, что я величайший фехтовальщик мира. Вскоре вся эта выгребная яма будет знать, что я – величайший фехтовальщик мира. Ты

же, друг мой, как это ни печально, не доживешь до этого и не увидишь тех дней. Такова судьба камней на пути идущего.

Бедекту было интересно, откуда Вихтих взял эту цитату.

Фольк с яростью уставился на Вихтиха.

– Я не каменный. Хотя… хотя я тверд, как камень. Так же крепок. А ты только болтать умеешь.

Вихтих с уверенным жестом поклонился собравшейся толпе. Бедект видел, что Вихтих их уже покоряет; они уже почти были на его стороне. Вихтих злобно глянул на Фолька.

– Ты думаешь, что ты лучший. А я действительно лучший. Ты думал, что сможешь победить, потому что в тебя верит толпа. А теперь… даже ты уже понял, как будет на самом деле. – Он вытащил меч и с поклоном церемонно приветствовал противника. – Приступим?

Через десять секунд Фольк Уршлюс лежал в пыли, а в глубокой ране на его груди пузырилась кровь. Вихтих стоял спиной к поверженному фехтовальщику, сияя в ответ толпе, которая выражала ему восторг, хлопая в ладоши.

Бедект увидел, как Фольк царапает землю пальцами, как закатываются от ужаса его глаза, как пытается он еще вдохнуть воздуха в легкие, которые уже наполняются кровью.

– Вихтих, ты оставляешь его на медленную и мучительную смерть. Почему ты его не прикончишь?

Вихтих похлопал Бедекта по спине.

– У тех, кто видел, как он умирает медленно, эта картина отпечатается в сознании. Важно, чтобы они ясно помнили это, если однажды я буду признан величайшим фехтовальщиком мира. Эти люди окажутся для меня бесполезны, если все забудут.

– Сколько же в тебе дерьма.

– Ты совершенно прав. Я знаю, что я не настолько умен, красив, ловок и удачлив, как мне это представляется. Я знаю, что это мои заблуждения. И все же я при этом чертовски уверен, что я намного более умен, красив, ловок и удачлив, чем любой из жителей этого засранного городишки. И поэтому они подчинятся моей воле. Я хочу им нравиться, и я начинаю им нравиться. Я хочу, чтобы они меня боялись, и они меня боятся. Я талантливый оратор.

– Ты вообразивший невесть что идиот, – ответил Бедект. – Мне печально видеть, что тебе удается убеждать людей во всем, что ты только пожелаешь. Ты повторяешь то, что сказали люди поумнее тебя и чего ты сам понять не можешь.

Вихтих холодно и злобно посмотрел Бедекту в глаза.

– Нет, это ты не можешь понять. Факты значения не имеют, и это факт. Я не стал перетягивать толпу на свою сторону с помощью логики, я просто посеял семена сомнения и укрепил собственную уверенность. Как только я увидел, что его сторонники засомневались, я понял, что и сам он усомнится. – Вихтих презрительно посмотрел на соперника, который все еще кашлял, забрызгивая пыль своей кровью. – Его сомнения убили его раньше, чем я.

«Конечно, – подумал Бедект, – а то, что твой меч пробил ему легкое, никакого значения не имело».

Глава 4

Существует не одно Послесмертие, а тысячи. Возможно, больше. Мы боимся смерти, и в страхе нашем мы стремимся избежать ее окончательности. Но беспокоится ли крестьянин о том, будут ли обитать в его послесмерти те, кого он убил? Нет! То, к чему стремится крестьянин, зависит от того, к какой именно разновидности бессмысленных религий он склоняется. Возможно, он ищет искупления, шанса загладить дурные поступки, которые совершил в прошлом. Или, возможно, он верит, что в Послесмертии его ждет награда за преданное служение и набожное поведение. Если наши убеждения определяют нашу жизнь, они, безусловно, определят и нашу смерть.

Но мне интересно знать, что потом происходит в Послесмертии. Убийцы среди нас готовы убедить нас, что после смерти просто наступают новые смерти и происходит погружение во все более и более глубокие слои адских страданий. Ванфор Штеллунг заявляют, что смерть больше похожа на подъем по лестнице; каждое Послесмертие помогает нам ближе подойти к чистоте или нирване. Тойшунги предствавляют все совсем наоборот, утверждая, что только через страдания мы можем надеяться достичь состояния божественности.

Я спрашиваю: Откуда берутся души младенцев? Создаются ли они просто волшебным образом из ничего? Нет, что за глупость! Мне кажется, что, как только мы либо перенесли достаточно страданий, либо заслужили искупление, с грифельной доски нашей жизни всё дочиста стирают. И мы начинаем весь цикл заново.

Ферсклавен Швахе, философ гефаргайста

Кёниг незамеченным стоял в дверях, наблюдая за игрой худенького голубоглазого и светловолосого бога-ребенка. Жрецы Геборене построили этот миниатюрный город и вырезали крошечных человечков из кусочков дерева разного цвета. Игрушечный город населяло двадцать пять сотен крестьян, сто солдат, пятьдесят из которых конные, и несколько сотен различных животных. Основываясь на собственном опыте, Кёниг считал, что модель не вполне реалистична, потому что в ней слишком мало куриц. Город также был лишен стен и любого рода оборонительных сооружений, но Кёниг думал, что они будут только мешать ребенку играть.

«Все мои надежды зависят от этого ребенка». Для того чтобы планы Кёнига воплотились, решающее значение имело беспрекословное подчинение мальчика, и Кёниг видел только три пути к этой цели: поклонение, страх и любовь. «Похоже, реальности свойствен жестокий юмор». Кёниг чувствовал, что как раз тем из этих способов, который давал больше всего шансов на успех, на самые лучшие результаты, он владел хуже всего. Вызывать поклонение и страх такой могущественный гефаргайст, как Кёниг, умел с легкостью, но у обоих этих чувств были свои недостатки. Намного эффективнее иметь бога, который сам будет желать помочь ему, изо всех сил будет стараться угодить.

«Как заставить этого мальчика любить меня?» Воспоминания о собственном детстве ни капли не помогали Кёнигу. Этот вопрос вызывал у него неприятное чувство, будто холодным дыханием щекотал его сзади по шее. Ему нужно, чтобы Морген нуждался в нем. «А потребность – это слабость».

Морген, будущий бог Геборене Дамонен, был так погружен в свою игру, что не заметил Кёнига. По желанию Моргена отряд из сорока крошечных солдат маршировал по улице к центру городка, где собралась толпа из примерно двух сотен крестьян. Кёниг наблюдал за происходящим с интересом. Происходящее в сознании ребенка столь же загадочно, как и другие тайны этого мира. «Что управляет воображением мальчика, заставляя его вести эти монотонные игры?»

Морген передвигал солдат по одному, пока они все не оказались обращены в сторону толпы крестьян; он часто останавливался, чтобы стряхнуть со стола крошечные ворсинки или пылинки или более точно поставить игрушку на отведенное для нее место. Многие игрушки он поправлял раз по пять-шесть, пока не удовлетворялся тем, как и где они стояли. Он подвинул вперед капитана стражи, туда, где тому предстояло встретиться с человечком, по мысли Кёнига, представителем крестьян. Если между этими двумя и шел диалог, происходил он только в голове мальчика, который неподвижно сидел, глядя на игрушечных человечков, собранных перед ним. В опущенных плечах Моргена, в том, как тот протягивал руку за одним человечком, но потом останавливался и брал другого, Кёниг ощутил неудовлетворенность. Казалось, он не мог решить, какого именно двигать первым.