Без названия

Буало-Нарсежак Пьер Том

– Но куда спрятаться?

– Прежде всего, уедем отсюда. Если б вы были один, вам бы, конечно, ни за что далеко не уйти. Но если я поеду в Сен-Назер купить вам одежду, меня никто не заметит. Если затем я возьму два билета до Лиона, например, я останусь вне всяких подозрений. Полиция разыскивает одинокого мужчину. Супружеская пара не вызовет интереса, это же ясно. Да еще с вашей-то бородой. Я достану вам очки, шляпу побольше, она скроет верхнюю часть лица. Поверьте, тут нет никакого риска. Я вспомнила Лион случайно. Но ведь из Лиона можно отправиться в Марсель, в Ментону, разыскать тихий уголок, для людей, желающих отдохнуть...

– Но я же должен буду представить документы, - заметил Севр.

– Зачем же. Я

сама заполню карточки в гостинице. Мы с вами будем просто мсье и мадам Фрек, пока я не достану других документов. Я знаю, к кому должен был обратиться Мерибель. Список имен у меня в сумке. Конечно, это будет стоить дорого, но деньги у нас есть... С таким капиталом можно все, что хочешь, только сейчас - не будьте смешным... Воспользуйтесь ими, чтобы скрыться... Нет?... Вас еще что-то смущает?

– Вопрос о комнате.

– О какой комнате?

– Ну, в гостинице... вы и я.

– А!

Она засмеялась, просто и весело, без всякого кокетства.

– Я привыкла платить долги...
– сказала она.
– Что вас еще не устраивает? Вам это не подходит?

– Дело не в долгах, - прошептал он.
– Я понимаю это совсем иначе.

– Но, Жорж, И я тоже. Только вы настолько все усложняете. Уверяю вас, любой другой мужчина на вашем месте не стал бы спорить.

Он обнял Доминику за шею, притянул ее к себе.

– Доминика, - прошептал он - просто все очень серьезно. Так серьезно! Вы и представить себе не можете... Потом, вы согласитесь остаться со мной?.. Если нет, то лучше... понимаете?... Для меня жизнь потеряет смысл.

Она наклонилась к нему, он увидел приоткрытые губы.

– Нет, - сказал он.
– Сначала ответьте... Вы останетесь?

– Останусь.

Он прижался губами к губам Доминики, и позабыл все, что еще хотел сказать, столько вещей, столько вещей, которые прояснились бы, но которые смешались в одну невиданную, бушующую, почти нечеловеческую радость. Он уже не существовал... Он был - возвращенная жизнь, что-то огромное и лучистое. Он чувствовал одновременно и свое сердце, превратившееся в дикого зверя. Рядом с ним ее голос шептал.

– Не надо плакать.

И плавала между ними, упорно возвращаясь, возникнув из неведомого прошлого, одна фраза: "Воскресение плоти". Он ушел от смерти. Он был свободен, безгрешен, без угрызений совести, обновленный, невинней ребенка. Ему хотелось благодарить, только он не знал кого. Он сказал:

– Доминика!

11

Доминика заснула. Севр, в темноте, с открытыми глазами, ни о чем не думал. Его руки медленно ласкала тело Доминики. Это похоже было на переливание крови, счастья, покоя. Она здесь, это правда, уже не как добыча, а как подруга, как его собственное продолжение. Он мог коснуться ее, он чувствовал, что из глубины сна, все ее тело, влажное от усталости, все еще стремится к нему и, в конце концов, ему доверяется; в этом была такая непривычная, такая потрясающая уверенность, что он недоверчиво продолжал свою ласку, что его пальцы, как пальцы слепца, жаждали видеть, а не только касаться, и замирали от счастья на выпуклости живота, в тени груди, там, где в самой потайной теплоте билась жизнь, жизнь полностью заключенная в его собственную, неотделимая теперь. И шум моря накрывал их обоих; волны скользили по песку, а потом, казалось, прокатывались по их телам. Может, это и есть счастье... эта крайняя усталость... это полное слияние... без всяких мыслей... эта сказочная остановка, рука в руке, на вершине ночи, прежде чем произойдет перелом к рассвету, побег, возможно, все опасности уже караулят. Но страх не мог одолеть счастье. Он припал головой к плечу Доминики, коснулся губами кожи у подмышки. Он желал бы выпить ее всю. Он кончиком языка попробовал ее на вкус, потом отвернулся, чтоб не дать своему желанию стать пыткой. Рука помалу ослабевала от усталости. В какой-то момент они стали уже лишь двумя пустыми

оболочками, движущимися бок о бок в потоке ночи. Но в провале сознания он продолжал все же ощущать свое счастье, как маленький огонек, который больше никогда не погаснет. И собрав все силы, он бросился, чтоб проснуться, чтоб не потерять ни капли этой необыкновенной ночи, и рука его вновь касалась тела. Доминика все так же была рядом, его берег, его надежный причал; она вздрагивала; она в свою очередь делала движение ему навстречу; их дыхание смешалось; он задержал в легких воздух, чтоб почувствовать, как елеуловимый взмах веера, ее вздох на своей щеке... краткий, чуть сладковатый, детский вздох... Он никогда прежде не знал, что спящая женщина так же трогательна, как маленькая девочка. Он столько всего не знал... Если попробовать перечислить, оцепенение, в которое он погрузился, как в полную безопасность, пройдет. Позже, позже - жизнь!...

Вот она и настала, так быстро. Он узнал ее по проступившим бледным контурам оконных проемов. Даже в тепле постели, он представил себе холод ветра. Пора, если Доминика хочет успеть на автобус. Он нежно разбудил ее, и это доставило новое наслаждение. Тело Доминики мало-помалу восставало от сна, как поднимающийся посреди моря островок, несмотря на задержки и отступления. Первыми ожили руки, лениво попытавшиеся обнять. Нога тихо скользнула к позабытому прикосновению. Но лицо оставалось неподвижным, под властью последнего ночного сна. Быстрая дрожь оживила губы, чуть увлажненные слюной. Внезапно беспокойные руки потянулись к груди Севра.

– Доминика!
– позвал он в пол-голоса.
– Доминика... ну же! Еще чуть-чуть.

Тогда голова Доминики в счастливом вздохе откинулась на подушку. Ресницы дрогнули; из-под век засветился первый мутный, еще бессмысленный взгляд, взгляд любви, будто обращенный пока внутрь. Самый момент куснуть губы, увидеть, как они вспомнят, округляться, попытаются произнести: Жорж, и как это им не совсем удастся. И вдруг Доминика сразу овладела им, обняла изо всех сил, обвилась вокруг тела, так, что он чуть не задохнулся. Он засмеялся. Он попытался вздохнуть.

– Доминика... Мне больно, малыш.

– Который час?
– спросила она.

Он встал, зажег свет, показал ей будильник.

– Пол-восьмого?
– спросила она.

Она вскочила, собирая со спинки стула свою одежду.

– Я опоздаю на автобус. Приготовь-ка побыстрее кофе.

Но он смотрел, как она одевается, как стремительной рукой застегивается лифчик, проскальзывает в облегающее платье. Вот так он будет смотреть на нее каждое утро, и каждое утро это будет такое же чудо, и каждое утро...

– Поторопись, Жорж. Скорей!

Ее голос звенел. Она натягивала чулки четко, быстро, так что у Севра появилось надежное чувство защищенности. Благодаря ей, он уже ощущал себя спасенным. Он приготовил кофе. Когда он внес в гостиную чашки, она уже была готова, подкрашена, одета, и составляла список вещей, которые необходимо купить.

– Какого размера туфли?

– Наверно 42.

– А рубашка?

– 38 или 39. Возьми 39.

Пока она писала, он расстегнул чемодан и вынул из одной пачки два билета. В этот момент он понял, что переступил черту, что они оба вступают в полосу вне закона. Стоя лицом к лицу они глотали обжигающий кофе, а глаза говорили глазами, что все хорошо и они сделали правильный выбор.

– Я приеду одиннадцатичасовым автобусом. Вернусь до полудня... Вечером уедем в Нант, шестичасовым. Пока тут никого.

Она улыбнулась ему, уверенная в себе.

– Я тебя провожу до выхода, - сказал он.
– Вспомни Мари-Лор.

Оба совершенно одинаково прислушались, - они на время позабыли, что поблизости кто-то скрывается. Она пожала плечами.

– Клошары еще спят, - решила она.
– Только обещай, что не выйдешь из квартиры до моего возвращения. Иначе я не успокоюсь.