Без очереди в рай
Шрифт:
А мне нравится – мне вообще всё нравится. Впору за пристрастность себя дисквалифицировать.
Больная Жмара оказалась такой же, как и большинство наших престарелых хроников. Разве что фамилия малость экзотическая, но с тех пор, как я однажды за день полечила бабушку Робинзон-Крузо (написание через дефис) и дедулю Пьятницу (с мягким знаком), меня пациенткой Жмарой, даром что Аделаидой Митрофановной, так просто не проймешь. Обыкновенная одинокая старушка в исподнем прошлогодней свежести, типовая, как купчинская архитектура, с избытком тараканов в голове и в захламленной двухкомнатной квартире. Маялась она не столько сердцем, сколько
Как там у Петра Великого: всякий подчиненный перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство. Точка.
Я сняла кардиограмму, на которой увидела то, что и ожидала, то есть ничего серьезного. Выискивая в священном рудасовском чемодане заказанные (или наказанные, как приказанные?) финоптин и физраствор, я попутно думала: как у нашего заведующего хватает терпения возиться со старческими хворями и дурями? Наше старичье в нем души не чает, только и слышишь: «А пускай ко мне именно Альберт Михайлович приедет». Рудас всех их помнит и про всех всё знает, включая имена первых любовников и последних внуков. Вот уж точно подвижник и страстотерпец, я бы не смогла. Мне их, одиноких, немощных, немытых где-то как-то жалко, да, но любить – увольте. Мочить, замечу, тоже.
Аделаида Митрофановна тем временем третий раз повествовала в лицах о том, как плохо полечил ее злобный доктор Брыкин и как добрый доктор Рудас спас ее от неминучей смерти.
– От какой смерти, Аделаида Митрофановна? – не выдержала я. – Вы ж нас всех еще переживете. Давайте сюда руку, укольчик будем делать. Вот так, кулачком работаем… а теперь чуть-чуть потерпим…
Старушка всё равно не замолкала. Пока я вводила лекарство, собирала кардиограф и закрывала чемодан, нескончаемая хвала доктору Рудасу звенела у меня в ушах. Поэтому когда наступила тишина, я вздохнула с облегчением и только секунду спустя сообразила, что монолог прервался на полуслове, поскольку бабушка попросту перестала жить.
Ой, ё! Ни дыхания, ни пульса – ничего. Свежеиспеченный «чехол» в присутствии, свежайший, свежее не бывает! Что делать? Сопли разводить! Пойти и застрелиться! Идиотка!!
Я сдернула тело пациентки на пол (реанимация проводится на твердом) и судорожно попыталась сделать хоть что-нибудь – что-нибудь по полной программе, даром что одновременно дышать, качать, колоть, стучать, то есть разом делать искусственное дыхание, закрытый массаж сердца, вводить адреналин и пользоваться дефибриллятором в одиночку просто невозможно. Нужны трое, по крайней мере двое плюс везение – в любом случае необходимо чертово везение, которое, кажется, для меня закончилось.
Для бабушки-старушки, впрочем, тоже. Хоть ты ё, хоть ой-ёй-ё, хоть ё-ёшеньки-ёё, но для несчастной Аделаиды Митрофановны на этом свете всё вообще закончилось.
Бледная, как поганка, я сидела рядом с трупом на полу и тупо обтекала. Вот так, шла-шла, а не доходя уперлась. На ровном месте, среди полного благополучия, от безобидных препаратов! Видела бы я со стороны, что у меня на физиономии написано… А я и видела себя как со стороны, будто бы глазами покойной Аделаиды Митрофановны, укоризненно взирающей на меня с грязного паркета, над которым золотилась солнечная пыль.
Такова се ля ва: се ля я, се ля вас, Жмара Аделаида Митрофановна… Что делать… Да, а что же делать?
Ладно, довольно ахинеи, надо позвонить в милицию. У них как и у нас: повод к вызову, адрес, телефон, ждите, доктор… тьфу, мент поганый будет. Глупо всё. А телефон у бабки был запоминающийся – единичка, три тройки, три шестерки. Запоминающийся. Был. Надо же, какая ерунда в голову запала!
Кажется, я была немного не в себе. Трудно объяснить, что такое – зачехлить больного. Попробуйте, почувствуете сами – врагу не пожелаю. Конечно, у каждого врача, занятого в экстренной медицине, есть свое маленькое персональное кладбище. Но у меня до сих пор умирали только те, кому положено – безнадежные онкологические, например. А тут – ни с того и ни с сего, вполне сохранная старушка, от привычных, повторяю – безобидных, однозначно ей показанных лекарств…
Нет, что-то здесь было очень здорово не так.
Только – что не так?
Труп увезли, квартиру опечатали, я в растрепанных чувствах возвратилась на базу и сидела у заведующего в кабинете, пытаясь разобраться, где же я ошиблась.
Что не так?
– Не знаю, – честно признался босс, просмотрев кардиограмму, – всё так, нигде ты не ошиблась, правильно лечила. – Рудас в задумчивости закурил и подвинул пачку. – Закуривай…
Я отрицательно качнула головой.
– Ах да, ты же молодчина, бросила… Не знаю, – повторил заведующий, – может быть, вскрытие что-нибудь подскажет, но я так полагаю, просто-напросто срок бабушке пришел, вот сердце у нее и отказало. А ты всё верно сделала, абсолютно адекватное лечение. Так что успокойся, выкини из головы и, главное, историю болезни грамотно оформи. И всё, нечего тут самоедством заниматься – если б люди на земле не умирали, рай бы здесь был, а не там, но у нас для рая грехов здесь многовато. Иди-ка лучше чемодан свой собирай, магнитная буря сегодня ожидается, смена напряженной будет.
Я шмыгнула носом.
– Спасибо… спасибо, Альберт Михайлович.
Вот ведь рассупонилась… Какого черта – все там будем! Веселенькое утешеньице.
Пятнашкина в диспетчерской листала очередное процес-суально-эротическое чтиво (бишь дамский детектив), и все прочие терзания были ей до лампочки. Чугуевой в конференц-зале равно столовой тоже: зажав подол юбки в зубах, Елена Николаевна задумчиво брила на себе колготки. Ага, именно вот так: доктор Чугуева бритвенным станком «жиллет» (лучше для колготок нет!) старательно удаляла катышки с шерстяных колготок, а фельдшер Кукин с живейшим интересом наблюдал за ее работой:
– Елена Николаевна, там еще немножко сзади, на бедре неровности остались. Неаккуратно получается…
– А там, под юбкой, всё равно не видно. – Чугуева со вздохом распрямилась. – Шерсть скатывается, будь она неладна, – пояснила она, видя мое мягко говоря недоумение, – колготки всего-то две недели как ношу, а они свалялись, катышками все пошли. Так носить вроде неприлично, выбрасывать жалко, денег стоят. Ну а как сегодня Гошка про бритье рассказывал, так меня и стукнуло – дай, думаю, попробую. Вроде ничего, а?