Без пощады
Шрифт:
«Никогда бы не подумал! Где же обручальное кольцо?..»
– …Чем их кормить? Ну то есть кормить, конечно, пожалуйста… Но: шубки, юбки, Фиджи-Мадагаскары, летающая дача в кредит… Вот и долбил я клонский…
Меркулов продекламировал:
– «Бехзад и Виспа соседи. Они учатся в одной школе. Бехзад любит знание. Виспа любит животных. Виспа встречает Бехзада и говорит: „Встань на путь солнца! Бехзад, ты любишь животных?“ – „Не всяких. Я не люблю злотворных животных, я не люблю хфрастра. Ты хорошая девочка, Виспа. Но тебе надо уметь отличать благих животных от злотворных…“ Я, Саша, думал – с ума сойду от этого бреда. Но, к счастью, прошедшие времена мы проходили уже на темах поинтересней. „Виспа выросла и стала офицером связи. Бехзад вырос и стал пилотом. Виспа встретила Бехзада на космодроме. Они были очень рады видеть друг друга в добром здравии. Виспа засыпала Бехзада вопросами: «Ваша эскадрилья прибыла на космодром вчера? Сколько флуггеров в вашей эскадрилье? Кому вы подчинены? Как фамилия командира? Где находилась ваша эскадрилья раньше? Вы обеспечены топливом? Вы уже получили флуггеры новой модели? Куда отправлены другие эскадрильи полка?“ Ну, сам понимаешь, к чему нас готовили…
– Да уж не в школьные учителя. – Я усмехнулся.
Меркулов захохотал.
– Точно! Не в учителя!
Между тем маленький свиток на его ладони занимал меня все больше. Я даже перестал жалеть, что Меркулов проснулся.
– И все-таки, товарищ капитан-лейтенант, что там написано? Я верю, что ахинея, но интересно же!
– Ага, видишь, уже интересно? А говорил: «Потом, потом…» На самом деле интересно, как и где я его нашел. Сам-то свиточек – так, ерунда, вещественное доказательство…
Впоследствии оказалось, что Меркулов глубоко заблуждается. Ценность представляла именно «ахинея» из свитка, а вовсе не «как и где».
Но в ту минуту я, конечно, не мог знать, что важно, а что нет. И потому, не перебивая, внимал Меркулову, который принялся взахлеб рассказывать о своих похождениях.
– Когда ты убежал, я ведь действительно страшно обиделся. Подумал: ну вот, хорош друг! Этот Пушкин изображал из себя пай-мальчика, меня от побега битый час отговаривал, а потом вжих – и дал деру при первом же удобном случае! Теперь-то я знаю, что ты от Фервана этого ухорвана не сбегал, а он сам тебя бросил… А тогда нам Шапур задвинул версию, что вот, Пушкин ваш какая сволочь! Убежал не попрощавшись! Ну ладно, мы все это слопали, кто-то назвал тебя идиотом, я – героем, а Гладкий задвинул речь, что Пушкин по-любому не прав, в первую очередь как христианин, потому что побег на Глаголе – форма медленного самоубийства. На том и успокоились. А под конец тех суток у нас в лагере поднялась ужасная суматоха. Муть снова загустела, начала подниматься из ущелий и, представь, стала почти вровень с плато! Егеря мечутся, начальство мечется, разогнали нас по баракам и говорят: «Ради вашей же безопасности, наружу – ни-ни!» Ладно, сидим, стучим шахматами. На дворе вроде тихо. Потом из цитадели к Западному КПП прогромыхала какая-то жуткая машина…
Рассказ Меркулова сводился к тому, что манихеи пытались взять лагерное плато штурмом – причем средь бела дня, ведь полночь тех стандартных суток пришлась примерно на полдень фактических.
При этом, по мнению капитан-лейтенанта, манихеи умеют как-то возгонять Муть, чтобы использовать ее как естественное прикрытие для атаки. Забавно, что, по его же мнению, в цитадели у клонов была некая спецмашина, которая, в свою очередь, умеет Муть останавливать и даже прорубать в ней временные коридоры видимости. Так они и воюют: манихеи Муть гонят, а егеря ее нейтрализуют.
В принципе, после того как я увидел пробой, подстроенный манихеями для уничтожения вертолетов Второго Народного, все эти новости не казались таким уж откровением.
– Ну ты меня знаешь, Пушкин. Чтобы я да сидел при таком шурум-буруме сложа руки? Запереть-то нас в бараках они не решились, благородные… Выбрал я подходящий момент, выскользнул из барака – и что я вижу! В ограде, которую и так любой нормальный мужик перемахнет, не заметит, – свежая дыра! Танк проедет! Выбрался я на южный край плато и думаю: что дальше-то делать? Вниз же не прыгнешь… Во-первых, Муть пенится, гадина. Во-вторых, я же не дурак, помню: там обрыв. Над головой вертолеты «Атурана» тарахтят, но это их личное дело – пусть тарахтят, у них своя работа, а у меня своя. И вот пока я, понимаешь, думал, появляется… он! Нет, только представь, Пушкин, между нами – полтора шага! Ну, может, три. Так это уже ты мне рассказал, что эти шустрики манихеями называются и с клонами воюют. А тогда я ничего этого не знал. Я вижу только, что весь он будто маслом обмазан, морда черная, глаза змеиные, на голове что-то вроде шапочки, а в руках у него – автомат. Думаю: хо, клонский осназ пожаловал! И говорю я ему: «Друг, иди сюда, сейчас я тебе скажу кое-что важное». Сам понимаешь, мысль у меня одна: вмазать ему по морде, автомат отобрать – а там уже и весь наш барак поднять можно. На борьбу за мировое благо, хе-хе.
Да, Меркулов себе не изменял: ни о чем, кроме побега, он в лагере думать не мог. Вот и не думал.
– Но он, морда манихейская, тоже не лыком шит. Взял – и недолго думая в меня выстрелил. Только, представь себе, в ту самую секунду, когда он нажимал на спусковой крючок, один из вертолетов порвал его на тряпки! Можешь себе представить: серия прямых попаданий, каждый снаряд – двадцать пять мэмэ! Кишки из мерзавца так и брызнули! Я сразу же залег, а когда вертолетчики отвлеклись и дальше полетели, подполз к манихею. Мне автомат нужен или культурная беседа? Но автоматом можно было только гвозди заколачивать, его из пушки тоже зацепило. Думаю, ну, может, пистолетик найду какой-нибудь завалящий? Обыскал я то, что от парня осталось… А вот это у него на груди висело.
Капитан-лейтенант указал взглядом на цилиндрик со свитком.
Собственно, все приключения каплея на этом и закончились. Через минуту прибежали егеря, наорали на него и загнали обратно в лагерь. Затем на плато прибыл огромный конвой – грузовики, бронетранспортеры, спецтехника.
Всех пленных погрузили в КУНГи – герметичные контейнеры без окон, установленные на грузовиках. И доставили на космодром Гургсар, куда вскоре приземлился «Сухуми».
На фоне моих похождений история Меркулова выглядела бледновато. Зато капитан-лейтенанту досталась настоящая манихейская вещица, а мне – ровным счетом ничего, кроме воспоминаний и неприметного шрама.
Я еще раз поглядел на свиток. Все-таки что-то в нем было. Он источал аромат тайны, той самой Тайны, которой дышали камешки Злочева, Стикс и потаенная манихейская пещера, циклопический Котел и угрюмая, новорожденная красная луна. И даже если в нем, в этом свитке, записано какое-нибудь там «Родословие Заратустры» – все равно хотелось бы ознакомиться…
Тут капитан-лейтенант меня приятно удивил. В целом он производил впечатление человека, который слушает только себя и не очень-то следит за реакцией собеседника. Оказалось, вовсе нет.
– Ну, Пушкин, вижу, ты свиточек этот просто сожрать готов, – хитро прищурившись, сказал он. – Но подарить я его тебе не могу, извини.
– Да я и не думал просить! – запротестовал я. – Эта вещь сама к вам в руки приплыла, значит – часть вашей судьбы, не моей!
– Во-во. Но ты человек культурный. А вас, головастых, я знаю, хлебом не корми – дай какой-нибудь забубон религиозный почитать. Так чтобы ты не думал, что я насчет фарси того, присвистел маленько, слушай же, чего они пишут. Ни хрена не понятно, хотя слова довольно простые в основном… Может, ты что-нибудь протараканишь?
Меркулов уткнулся в свиток носом и принялся читать вслух.
– «Знаю, когда стала плоть и когда стала…» Стала… ну, скажем так, «ткань», «материя»… Так вот, «…когда стала материя, разлилась повсюду Тьма. Тридцать два айона Свет был потерян. Свет нашел себя в тридцать третий айон…» Что такое айон, а, Пушкин?
– Понятия не имею.
– Значит, два мы дурака. Ладно, «…нашел себя в тридцать третий айон. Свет нашел себе жилище…» Жилище… Ну, в общем, не такое грязное жилище, как все остальные «места», как они пишут… Мысль такая, Пушкин, что везде очень грязно и противно, и Свету этому долго не находилось места…