Без пощады
Шрифт:
– Вообще-то да.
– Но почему вы не сказали, что чувствуете себя, допустим, как те же немцы на озере Чад? А ведь это поражение бундесвера времен становления второй Европейской Директории – куда более трагическое. О нем написаны сотни книг, сняты десятки фильмов. Но главное, это поражение от нас с вами отделяют четыреста лет. А Сталинград – все семьсот! Почему же вы упомянули далекий Сталинград, Татьяна?
– Так все говорят, так принято. – Таня пожала плечами.
Вдруг воспоминания нахлынули на нее с невероятной яркостью – как это нередко случается после Х-матрицы.
Разговор с седым господином, уроженцем Большого Мурома – его звали Свентовитом Твердиславичем, – вспомнился ей почти дословно. Свентовит раскрывал перед ней, случайной соседкой по межзвездному перелету, подлинный смысл и масштабы ретроспективной эволюции.
Со спокойным достоинством в голосе он объяснял ей, что грандиозные, превосходящие всякое человеческое разумение процессы, которые вовсю идут в Конкордии и на его родном Большом Муроме, затронули и Землю.
И что «норма» в плане подверженности тенденциям культурного возвращения в давно минувшие времена, которую земляне всегда приписывают себе (и в наибольшей степени терраморфным колониям), на самом деле никакая не норма. А патология!
– Поверьте мне, дорогая Таня. А если и не поверите, то хотя бы постарайтесь понять меня как будущий ученый! Конкордия живет древнеперсидскими временами. Большой Муром – старорусскими. А Земля больна двадцатым веком… Серьезно больна, смертельно. Вы ведь историк! Разве вы никогда раньше об этом не думали? Только честно? – Свентовит посмотрел на Таню внимательным взглядом профессионального психотерапевта.
– Знаете, у меня мелькнула такая мысль где-то месяц назад. Я смотрела в библиотеке фильм о зарождении ксенологии… Речь шла о середине двадцатого века. И надо же – какое совпадение! Я сразу обратила внимание, что у профессора Марго Левенсбрюк шляпка и платье такого же точно фасона, как у моей мамы на свадебной фотографии!
– На самом деле все наоборот. Это у вашей мамы платье, как у профессора Левенсбрюк. И это не совпадение, а закономерность. Она проявляется и в одежде, и в языке, и в способе мышления. И называется эта закономерность ретроспективной эволюцией.
– Это все ужасно непривычно! Ведь товарищи профессора учили нас, что все эти вещи – они есть только в Конкордии. И немножечко на Большом Муроме.
– Товарищи профессора, к сожалению, забыли сообщить вам, что слово «товарищ» вышло из употребления в качестве обращения уже в тридцатых годах двадцать первого века, – горько усмехнулся Свентовит Твердиславич.
– И что же теперь делать? – взволнованно спросила Таня.
– Терпеть, – вздохнул Свентовит. – И есть конфеты. – Он вновь протянул Тане серебристый брусок.
На родине Тане понравилось.
Наверное, лишь войдя в вольер к мафлингам, многих из которых она помнила еще детенышами, она поняла, как сильно по ним соскучилась.
Да и отчий дом в кружевной тени старых деревьев вызвал у Тани прилив светлой грусти. Ведь именно возвращаясь домой, мы с особой ясностью понимаем: нам сюда уже никогда не вернуться.
Жизнь на Екатерине била ключом. За время Таниной учебы брат Кирюха успел жениться и обзавестись потомством. Родители благополучно расплатились с игорными долгами и даже взяли в кредит «умную кухню». Чудо бытовой техники само закупало продукты в соответствии с рекомендациями хозяев и медиков, готовило обеды-ужины, заваривало чай ста пятьюдесятью способами, превращало сырный полуфабрикат в камамберы и рокфоры, а также мыло посуду и воскуряло благовония.
Екатерининские курганы успели зарасти травой и кустарником. Выглядели они теперь еще более запущенными, чем в канун тех славных времен, когда ими заинтересовалась группа «Археологика» во главе с профессором Кауриным…
На гражданской панихиде по Илье Илларионовичу (похороны специально отложили на неделю для того, чтобы на них смогла присутствовать внучка) Таня думала о том, что, вероятно, в следующий раз прилетит на Екатерину не раньше, чем скончается еще кто-нибудь из близких.
А еще Таня думала о Мирославе. Она специально не сообщила ему о том, что уезжает.
«Волнуется, наверное», – вздохнула Таня, возлагая на свежий могильный холм букет из двадцати двух черных гвоздик.
И еще: «Какая же я все-таки свинья! Некрасиво это – заставлять любимых людей волноваться! А ведь Мирослав такой нервный…»
Но Таня переоценила «нервность» Мирослава.
Как выяснилось совсем скоро, он даже не заметил, что Таня уезжала.
«Видишь ли, так много дел было… А я еще тут прихворнул, заказчики обсели как мухи… В общем, мне было не до того. Но ты же не злишься на меня, моя Снегурочка?» – заискивающе заглядывая в Танины глаза, спросил Мирослав, сама святая простота.
Я так люблю тебя, а ты меня не так,так как-то, средненько, неважно, на трояк, —вспомнилось Тане из Кибирова.
Отгремели защиты дипломов, омылись в фонтанах ординарного шампанского «отходные» студенческие вечеринки.
Благополучно сошли буянам с рук многочисленные безобразия, учиненные на Любиной свадьбе друзьями жениха, теперь уже полноценными лейтенантами-подводниками…
Люба, с горем пополам получившая «абсолютно синий», то есть напрочь лишенный пятерок диплом преподавателя фарси, улетела вместе с мужем на Грозный.
Таня же осталась в знакомой комнате в обществе Эйнштейна и Вималананды Смашантары.
Впрочем, скоро комнату предстояло покинуть и ей – на пороге стояли вступительные экзамены. А значит, какой-нибудь способной девчонке из Бишкека или Благовещенска наверняка потребуется дармовая жилплощадь.
Куда ей съезжать, Таня так и не решила.
Если ее возьмут в аспирантуру, она переберется в другое общежитие – аспирантское.
А если не возьмут? Тогда… тогда придется снимать квартиру.
Но от мыслей о ценах на жилплощадь в Кенигсберге Тане делалось дурно. Да, теперь у нее были деньги. Но тратить их таким вот неромантичным способом ей отчего-то совершенно не хотелось. Тане представлялось, что сумма эта была пожалована ей дедушкой и судьбой не зря, а с какой-то важной, совершенно нетривиальной целью.