Без пошады

Зорич Александр

–  Других вариантов нет... Да ты не переживай так!

–  Но они же... Они же будут в нас стрелять!

–  Очень может быть. Но попасть в нас на встречно-скрещенных курсах им будет не так-то легко. Плюс ко всему нас немножечко "смажет" естественная плазма... Ты "Фрегат "Меркурий" смотрела?

–  Н-нет...

–  Да его все смотрели! Вспомни, там еще Таманский в главной роли! Навигатора играет, с бородкой, ну?

–  А! Премьера на прошлый Новый год?

–  Да.

–  Видела.

–  Ну вот, они на своем фрегате тот же самый

трюк делают... Кстати, не знаю, все мои друзья плевались: "какое говнище! так не бывает!" А как по мне - ничего. Есть там пара глупостей, но так, в общем, все похоже на правду. Хорошие у них консультанты были, вот что я тебе скажу.

–  Ты меня лучше не пугай. Я фильма толком уже не помню... Но как у них щеки к ушам сползали от перегрузок - такое не забудешь.

–  Ну, это-то как раз говнище, - хмыкнул пилот.

Планетолет вошел в верхние, крайне разреженные слои атмосферы. Но скорость у него была такая, что хватило и этого. Аппарат затрясся, будто пахал брюхом булыжную мостовую.

Вокруг носового обтекателя распустилась хризантема синего плазменного пламени.

Перегрузка росла.

Каждая клеточка, каждый грамм воды в организме стали тяжелее в полтора раза...

В два...

Два с половиной...

Три...

Три с половиной...

Откуда-то из недр планетолета доносились резкие ритмичные щелчки.

При достаточном воображении их можно было принять за первый признак необратимого гофрирования обшивки. Затем: растрескивание, свищевание, потеря герметичности. И заключительные аккорды: струи плазмы на гиперзвуке врываются внутрь "Счастливого"... дочиста вылизывают отсеки... за доли секунды кремируют пассажиров... и на прощание рвут планетолет в клочья.

К счастью, в этой области воображение у Тани было очень бедным. Щелчкам она значения не придала и ужасы динамического разрушения аппарата для себя не живописала. Чего не скажешь о Нарзоеве, который, как говорится, передумал тысячу думушек. Конечно, гофрирование обшивки здесь совершенно ни при чем, но...

Но что же там щелкает?

Вот дрянь! Что?

Четыре...

Четыре с половиной...

Пять, шесть, шесть с половиной, семь...

Восемь...

Восемь с половиной...

Восемь и семь...

Около 8,8 g индикатор перегрузки успокоился, поигрывая цифрами уже в сотых долях: 8,81... 8,85... 8,83... 8,81...

Их жесткий маневр не шел ни в какое сравнение с перегрузками при обычном, штатном заходе на посадку.

Таня хотела сказать: "Ух ты".

Или закричать: "Хватит!"

А может быть, просто ахнуть: "Господи..."

Но обнаружила, что не может говорить. Механически. Даже, наверное, предсмертный хрип не смог бы сейчас прорваться через спазмированные челюсти. Единственным членом во всем теле, который худо-бедно повиновался, оказался лучезапястный сустав правой руки и его пять подданных-пальцев.

Таня напряглась и поскребла по подлокотнику кресла. Из принципа. После чего правая кисть тоже окончательно отказала в повиновении.

Был,

однако, в этой пытке один положительный момент: Таня и думать забыла о страшных черных флуггерах, чьи лазерные пушки могли расправиться с их скорлупкой в один-два залпа. Какие уж тут флуггеры, если "Счастливый" рискует просто не дожить до встречи с ними!

И вот, когда уже казалось, что они навеки останутся в этом трясущемся, пощелкивающем, налитом свинцом аду, стало еще хуже.

В естественное падение-планирование, которое должно было вскоре завершиться аэродинамическим выталкиванием планетолета из атмосферы, вмешалась мощь двигателей.

"Счастливый" резко задрал нос - при этом лепестки синей хризантемы удлинились и пощекотали стеклопакеты кабины.

Таня почувствовала, что вот-вот отключится. Лишь то обстоятельство, что ее сопротивляемость перегрузкам была повышена сеноксом - как у настоящего пилота, - удержало ее в сознании.

К счастью, уже через минуту на борту "Счастливого" установился нормальный вес. Установилась бы и блаженная невесомость, если б только Нарзоев выключил маршевые двигатели. Но он не спешил с этим, забираясь все выше.

Подозрительное пощелкивание прекратилось.

Нарзоев шумно, с видимым облегчением, вздохнул.

–  Куда теперь?
– спросила Таня. Можно сказать, бодро спросила, учитывая пережитое.

–  К "Блэк Вельвету".

–  Он далеко?

–  Теперь близко. Согласно данным, переданным с флуггеров, улей сошел с геостационара на низкую орбиту, чтобы облегчить эвакуацию таких планетолетов, как наш. А нырок через атмосферу я провел так, чтобы "Счастливый" оказался как можно ближе к расчетной точке.

–  Что значит к расчетной? Разве вы не знаете точно, где находится улей?!
– Таня забеспокоилась.

–  О господи, нет, конечно! Откуда? Я принял по радио только начальные координаты улья и параметры орбиты. Исходя из этого, можно вычислить, где улей окажется в такой-то момент времени. Но если он поменяет орбиту, а связь не восстановится... О, гляди, да это же он!

Таня принялась таращиться в открытый космос, надеясь увидеть две гигантские серебристые бочки, нанизанные на тонкую ось, - приблизительно так выглядел паром-улей с близкого расстояния.

И вновь без толку.

–  Где?

–  Да на верхнюю панель смотри, ду... глупышка.

На добавочную приборную панель над лобовым стеклом был вынесен контрольный интерфейс радиомаяка. Любой, кто умеет читать по полуаналоговым приборам, обнаружил бы, что произошел долгожданный захват (зеленый глазок), что курс у них верный (мигающий красный крест был лишь ненамного смещен вниз-вправо от зеленого), а дистанция самая что ни на есть детская - две с половиной тысячи километров.

Все те же самые факты были отражены и на интегральных мониторах в самом наглядном виде, но Нарзоев принадлежал к той категории пилотов, которые в первую очередь уделяют внимание показаниям независимых индикаторов. Если они есть, конечно.