Без права на помилование
Шрифт:
«Пять лет мой благоверный путался с Генераловой. Надоело!»
«Но они встречались не без вашего молчаливого согласия и даже участия, — напомнил ей Иван Иванович. — К тому же и вы в долгу не оставались».
«Он связался с Генераловой первым... И толкнул меня на этот скользкий путь».
«Но отношения Тюльпанова с Генераловой остались в рамках: «Люблю чужую жену», «Люблю чужого мужа», а ваши с Пряниковым и Папой Юлей подпадают под ряд статей Уголовного кодекса».
«Никаких отношений с Папой Юлей у меня не было, — резко возразила Алевтина Тюльпанова. — Он звонил, приказывал, я выполняла... Из страха...»
На этом разговор с нею оборвался.
Всеволод Пряников притворился дурачком: мол, не все равно, какие у человека руки, если он грабил магазин. «А борода... Шел на дело, мог прицепить. Я в мебельном не был... И вообще видел Папу Юлю в своей жизни раз или два. Случайно».
Ох, эти далеко не случайные случайности!
Папа Юля подсказал Всеволоду Пряникову, как можно без особых хлопот иметь постоянные солидные доходы. Советские законы — гуманные, народ наш незлопамятный. Было что-то с человеком, по молодости, по глупости накуролесил. Отбыл свое — и возвращайся к нормальной жизни. Конечно, не все начальники, ведающие рабочими кадрами, встречают хлебом-солью «бывших», за плечами у которых две-три судимости. Но ведь где-то работать им надо!..
И вот Всеволод Пряников создал у себя бригаду проходчиков в основном из бывших осужденных. Принимали в эту бригаду только тех, кого рекомендовал Папа Юля, и, естественно, бригада жила «по зековским законам». Случается в местах не столь отдаленных, что человек отдает часть своего труда какому-нибудь «сильному», из главарей. Таких отработчиков называют «блатными мужиками». Вот и Пряников... Внешне все выглядело сверхпатриотично: вчерашние правонарушители перевоспитываются. А на деле... За счет чудовищных приписок на участке Пряникова средняя зарплата достигала 800-900 рублей.
Кроме собственной зарплаты, Пряников имел, как принято говорить, «дополнительные» доходы: каждый из тридцати семи проходчиков передавал ему через своего бригадира по 200 рублей. «Блатные мужики» не роптали: в скоростную проходческую бригаду Папой Юлей подбирались такие, которые умеют молчать, а потом 600-700 рублей, которые им оставались, — заработок тоже достаточно высокий.
Участок Пряникова «гремел» четыре года. О нем писали в газетах. Сам Пряников постоянно восседал в различных президиумах. Еще бы! Человек «продвигал» скоростные забои со скоростью мировых рекордов. И ко всему был «свойским парнем», человеком широкой натуры (впрочем, собирая ежемесячную дань по семь-восемь тысяч рублей, можно быть щедрым по отношению «к нужным людям»). Но, как показало следствие, Пряников, по существу, был лишь «дойной коровой»: значительная доля ежемесячных поборов доставалась Папе Юле и его дружкам Дорошенко (Георгию Победоносцу) и Кузьмакову (Козьме Пруткову).
Не отрицая ничего, в чем его обвиняли, Всеволод Пряников божился, что лицезреть Папу Юлю не имел счастья: «Связь мы поддерживали через Тюльпанову».
А вот Ярослав Гриб, пройдоха и хитрюга, был с Иваном Ивановичем более откровенным:
«Гражданин майор, у меня такая плохая память потому, что у Папы Юли она слишком хорошая. Ну что я буду иметь по статье? Семь лет. Да скостят за ударный труд и примерное поведение. А Папа Юля любого угрохает: буду ли я на Колыме вкалывать, или в Сибири — он всюду найдет и достанет. Так что никаких рыжебородых я не встречал, первый раз слышу, что такие вообще бывают».
«Мне нужна твоя вера, тебе — вещественные доказательства!»
Уставший от бесплодных разговоров, подавленный своей неудачей, Иван Иванович вернулся к себе в отдел. Там уже никого не было. Оно и к лучшему: хотелось побыть одному, разобраться в неудачах, найти причину.
Едва он уселся поудобнее за столом, как зазвонил телефон. Треск в трубке и густой бас, исполнявший арию Карася из оперы «Запорожец за Дунаем», подсказали Ивану Ивановичу, что звонят из отдаленного района.
«Так и есть, Волновая...»
— Товарищ майор! — кричал дежурный райотдела. — У нас ЧП: привели двоих, затеяли драку в ДК — ваш Саня и сынок Петра Федоровича.
«Этого еще не хватало! — подивился Иван Иванович. — Без пяти минут кандидат геологических наук ввязывается в драку в общественном месте!»
— С кем они завелись? — спросил он дежурного.
— Друг с другом... У вашего Сани — рука порезана. У Сирко — физиономия всмятку...
Час от часу не легче!
— Пьяные?
— То-то и оно, что трезвые... Я хотел... Сами понимаете, товарищ майор, Петр Федорович — человек уважаемый... И при смерти. Думаю, угробит его такое известие о сыне. Решил: возьму грех на душу, выдержу парней, заставлю написать объяснительную, а утром отпущу подобру-поздорову. А ваш сын требует, чтобы дело было передано в прокуратуру. Говорит: «Не сделаете этого, напишу жалобу».
И еще пригрозил: «Отпустите Сирко — беды не миновать, у нас с ним — свои счеты». Свидетели говорят, что завелись они из-за какой-то девчонки. Товарищ майор, может, вы приедете? Парням грозит двести шестая... Испортим биографию обоим...
Поножовщина в общественном месте! И с кем! С закадычным другом! Из-за чего? Дежурный райотдела сказал: «Из-за девчонки...» В это трудно было поверить. Славка — женат. В отпуск приехал вместе с женой, мать которой живет в Волновой. И жена у Славки, да и теща такие, что особенно не разгуляешься: крылышки пташке вмиг поощипают. Единственный человек, с кем жена без боязни отпускает Славку на «любые мероприятия», — это Саня. Верит она ему. А у Сани взгляд на девичий вопрос вообще не современный. И вдруг — из-за девчонки драка, поножовщина... И ко всему требование: «Передайте документы в прокуратуру!» Почему друзья в одно мгновение стали вдруг лютыми врагами?»
Иван Иванович ответил дежурному:
— Выезжаю.
Он позвонил домой, предупредил Аннушку:
— Часика на три выскочу в район.
Жены милиционеров... Судьба обделила их вниманием и лаской не менее чем жен моряков, которые по десять месяцев в год без мужей. Вся жизнь милицейской жены соткана из ожидания и надежд, из опасений и страха. Вдруг однажды кто-то из близких друзей мужа, потоптавшись за дверью, осторожно позвонит. Затем, переступив порог, остановится при входе, глядя на застывшую от дурного предчувствия хозяйку виноватыми глазами, и скажет охрипшим от напряжения голосом: «Извини... так уж вышло...»