Без права на помилование
Шрифт:
Сели завтракать. В иное время Иван Иванович обязательно рассказал бы свояченице о признании Сани: «Григорий Ходан жив. Я его видел...»
Но что-то удерживало его от такого разговора с Мариной.
«Вернется Саня из Благодатного... Поговорю вначале с ним. С глазу на глаз, как мужчина с мужчиной, как отец с сыном, как майор милиции с излишне доверчивым неопытным человеком, у которого совершенно не развито чувство опасности».
— Отец, ты чего?.. Словно не в своей тарелке... — спросила Аннушка.
— По работе неприятности... — буркнул он.
Этого было для нее вполне достаточно. Аннушка никогда не вникала в специфику его нелегкой службы.
Глаза у страха велики
День выдался напряженным. Иван Иванович пришел в Управление в начале девятого — хотелось еще раз осмыслить сложившуюся ситуацию по делу об ограблении мебельного магазина. Но позвонил Строкун и сказал:
— Майор Орач, генерал жаждет нас видеть.
Генерал — это начальник Управления внутренних дел облисполкома. На белом свете много генералов разных рангов, которые занимают разные должности, но в Управлении этим словом всегда называли одного человека, — оно заменяло ему фамилию и имя-отчество.
Разговор с генералом не мог быть особенно приятным майору Орачу. За его группой с начала года числилось три нераскрытых дела, в том числе убийство охранника вневедомственной охраны, который дежурил при входе в здание Министерства угольной промышленности. Казалось бы, все очень просто: в конце рабочего дня кто-то вошел в вестибюль, рядом оказался охранник, и в него выстрелили. Но кто именно? Увы, свидетелей не было. Иван Иванович со своей группой два месяца бился над расследованием. Каких только версий не выдвигали! Месть. Ревность. Охота за оружием. Охранника с кем-то спутали... Убийца-маньяк. Ни одно из этих предположений не подтвердилось. Майор Орач как розыскник расписался в собственном бессилии. Обидно. Это унижает тебя в собственных глазах, вызывает горькое сочувствие у товарищей по работе и постоянные (молчаливые — они еще острее) упреки начальства. За год майору Орачу пришлось принять участие в раскрытии нескольких преступлений... Удивляться не приходится: область промышленная, из пяти миллионов жителей — четыре с половиной живет в городах и поселках городского типа. А сложная оперативная обстановка складывается именно в городах. Урбанизация, акселерация, миграция... Изменяется социальный состав страны, изменяется и картина преступности. А по какой-то непонятной давней традиции принято считать, что в изменении картины преступности виновата милиция. Будто преступность — это продукция правопорядка, а не издержки развития общества в целом.
— В прошлом году у вас было пять нераскрытых преступлений, а в этом году — шесть: рост нераскрытости — двадцать процентов!
Внимательно выслушав майора Орача и полковника Строкуна, генерал принялся рассматривать портреты Егора Дорошенко и Кузьмакова, воссозданные художником по рассказам очевидцев.
— Всесоюзный розыск рано или поздно свое дело сделает, но нас с вами это не устраивает. Вы убеждены, Иван Иванович, что эта парочка, — он показал на портреты Дорошеко и Кузьмакова, — не выехала из Донбасса?
— Предполагаю, товарищ генерал, — ответил Орач. — Косвенные данные...
— Евгений Павлович, — обратился генерал к Строкуну, — в таком случае грош цена нам с вами, как работникам милиции. Двое известных розыску преступников в двух шагах от нас с вами, а мы, словно слепые котята, тычемся вокруг да около. И потом, почему до сих пор толком ничего не выяснено об этом легендарном Папе Юле! Хотя бы эскиз портрета по описанию очевидцев. Есть такие?
— Четверо, не считая работников магазина и случайных людей, оказавшихся в тот момент в магазине. На редкость противоречивые сведения: то с бородой — то без бороды, то высокий — то низкий, то лысый — то чубатый, то старый — то молодой. А подельники задавлены страхом и готовы принять все его грехи на себя, лишь бы не упоминать в показаниях этой личности.
Генерал покачал головой.
— Чем меньше хотят говорить о Папе Юле его сообщники, тем острее необходимость у нас с вами знать о нем хоть что-нибудь. Побеседуйте еще разок-другой на эту тему с заинтересованными лицами, — посоветовал генерал.
Совет начальника — приказ для подчиненных.
Впрочем, Иван Иванович и сам понимал, что о Папе Юле — опытнейшем и опаснейшем рецидивисте — он практически ничего не знает.
Слушая генерала, Иван Иванович не переставал думать о Сане, о его встрече с Григорием Ходаном. «Густая, приятно-рыжеватая борода, волосатая, как у обезьяны, грудь, длинные руки...»
«Интересно, а что по этому поводу скажут наши женщины?» — (Он имел в виду Круглову и Тюльпанову).
После того, как закончился разговор у генерала, Иван Иванович отправился в следственный изолятор на очередное свидание со своими подопечными.
Сказать, что походы в следственный изолятор доставляли Ивану Ивановичу особое удовольствие, — нельзя. Мрачное заведение, строгие порядки содержания заключенных, длинные гулкие коридоры. Тяжелые двери с «глазком», серого цвета стены, стойкие, присущие только тюрьме запахи...
Но служба есть служба.
Позже, покидая негостеприимное здание следственного изолятора, Иван Иванович, измученный многочасовой бесплодной беседой с соучастниками Папы Юли, пытался проанализировать разговор.
Круглова, которой шел пятьдесят второй год, женщина, высушенная безалаберной жизнью и болячками (почки, желудок, неврастения), при первом же допросе ударилась в слезы. Реветь она умела и придерживалась этой тактики «Ниагарского водопада» во время всех встреч с работниками милиции. Дескать, ничего не знает и не ведает. Вся вина ее в том, что на зарплату уборщицы не проживешь. Вот и сдает она приезжим, которые не смогли устроиться в гостинице, комнату. Недорого: два рубля в сутки. Постель всегда чистая, простыни накрахмалены, две подушки, полотенце... Так же и этот... которого следователь называет Папой Юлей... Сказал, что приехал на неделю. Выгодный клиент. Но как-то утром ушел и не вернулся, а денег не заплатил. Так что если его изловят, то уж пусть гражданин майор побеспокоится, чтобы причитающиеся ей деньги клиент отдал. А насчет того, какие у него руки, — она не помнит. Если бы он расплатился, может, она и обратила бы внимание на руки. И вообще, она женщина старая, больная, пожалеть ее некому, а обидеть всякий норовит.
Каждое слово старая притонщица сопровождала слезой.
С Алевтиной Тюльпановой разговор был еще более неприятным.
«Я с вашим Папой Юлей не спала, так что, какая у него грудь — волосатая или лысая, — не знаю. И о его руках расскажет другая, которая их помнит. А у нас с ним любовь — вегетарианская».
Если верить Алевтине Тюльпановой, то она даже прозвище Папа Юля впервые услыхала только от «гражданина следователя».
На вопрос, как же она нашла этого «папу» (что на воровском жаргоне означает «главарь»), ответила: «Кто-то позвонил, мол, если не хочешь, чтобы о твоем прошлом узнал муж, приходи в сквер Пушкина, под памятник, потолкуем...»
А какой женщине захочется, чтобы супруг дознался об ошибках юности!
Ошибки юности... Смазливенькая девчонка-подросток подбирала «клиентов» возле ресторанов, гостиниц, вокзалов и «выводила» их на своих дружков-грабителей.
Словом, она не знает никакого Папу Юлю. Ну, вышла на свидание к памятнику Пушкина... Толковал с нею один тип... Но когда это было? Четыре года тому. Забыла... Тогда он был без бороды. А за четыре года можно троих детей родить, не только бороду отрастить.
Она не отрицала, что дала машину мужа «напрокат» Георгию Победоносцу, хотя догадывалась, что «колеса» ему нужны не для прогулки с «очередной кралей». Алевтина объяснила свой поступок чувством ревности: