Без права на возвращение

Пичугин Валентин

– Как подпишет, так и приходите, – не выдавая волнения, с деланым равнодушием, ответила она, потом затолкала настырное тесто назад в кастрюлю и вопросительно взглянула на собеседников.

– Ты не поняла, что мы тебе предложили? – оба изумлённо смотрели на хозяйку дома.

– Да поняла я, поняла, – нетерпеливо повела плечом Зинаида. – Давайте завещание, завтра выйду на уход.

– Подожди, как мы тебе дадим завещание. Через недельку привезу нотариуса, оформим всё как положено. А ты уж с завтрашнего дня приступай!

– Сначала

дом подпишите, а на следующий день я выйду. Всё. Точка! И нотариус ваш не нужен, в сельсовете можно хоть сегодня оформить.

– Какая же ты, Зинка, меркантильная стала, – гримасничая, нараспев загундосил Антон. – Мы к тебе всей душой…

– Хорошие учителя были, – она резко оборвала его и мысленно добавила. – «А души ваши жиром заплыли».

В тот же день, накануне Рождества, оформили сделку, и повесила Зинаида себе на шею ещё один хомут. Без малого, полтора года сидит на её плечах ненавистная соседка, свесив ноги. И конца-края этой истории не видно. Если бы не её горячее желание обеспечить дочку хотя бы комнатой в коммуналке, разве она связалась бы с этими хитрожопыми соседями. Да и Алёнка перестала бы по общежитиям скитаться.

А у Матрёны от её ухода, как будто второе дыхание открылось. Помнится, когда она в услужение поступила, бабка при смерти лежала, а сейчас посмотри – щёчки порозовели. Ещё бы, на свежих домашних харчах. Сама не доедаю, ей повкуснее, да посвежее.

– Тёть Матрён, денег дайте, до сельпо доеду, может бананы привезли. А то у меня до получки рублей пятьсот осталось, а я ещё за пахоту не рассчиталась.

– Да я Антошке в последний приезд всю пенсию, как есть, отдала. Возьми на свои, я потом верну.

– Да чего вы брешете? Антон второй месяц глаза не кажет, – поперхнулась Зинаида от наглого вранья старухи и, тут же, поправившись, громко повторила. – Антон второй месяц не приезжает, а пенсию на прошлой неделе приносили.

Матрёна насупилась, запустила руку в глубины своих одёжек и вытянула кошелёк, украшенный когда-то стразами, а ныне, с потрескавшейся дерматиновой обложкой и пустыми глазницами оправ для фальшивых самоцветов.

– Чего выставилась? – зло спросила старуха, протягивая ей сотню.

– Кошелёк понравился, – улыбаясь ответила Зина. – А на сотню я вам, только шкурку от банана привезу, остальное – плата за доставку.

Матрёна пыталась что-то проворчать вслед, но она уже оседлала старенький велосипед. Всё не пешком, до центра почти два километра.

– Зинаида, подьк сюды, – окликнула её у магазина старинная мамина подруга, – Чево сказать хочу.

– Сейчас, тёть Луша, хлеба куплю и выйду, – бросила ей на ходу Зина, поднимаясь на крыльцо магазина. – Лучше вы идите, а я вас по дороге догоню.

Тётка была доброй женщиной. Раньше она часто приходила к ним в гости и обязательно приносила ей мятные пряники. Именно, мятные и никакие

другие. А может быть других и не было. Как-то раз, в очередной её приход, Зина выбралась навстречу гостье из-под стола и заявила:

– Луша, ты нам больше пряники не носи, а то мне жевать нечем. Ты нам зефир с пастилой приноси.

Тётка нагнулась к ней и потрепала за щеку.

– Ладно, – и уже обращаясь к матери, смеясь сказала. – Какие детки растут, палец в рот не клади, я уж не говорю про пряник. Сможет за себя постоять.

Но тётя Луша ошиблась. Так уж случилось, что спустя полтора десятка лет, оказалась Зина беззащитной. Да и вряд ли она хотела и могла этому противиться. Наверное, и никто не может. Зинаида влюбилась…

В магазине было немного народа: шесть-семь женщин обсуждали последние новости, стоя у окна, да продавщица Малина, жена Митряка, словно торговала грудью, разложив её на прилавок. Вообще-то, никакая она не Малина, а Галька. По молодости уехала в кооперативное училище в райцентр, получила паспорт. А чтобы ребят привлечь, подтёрла и исправила букву «Г» на «М». В городе уже все поголовно были Каринами и Снежанами. Кто же будет с Галькой дружить? Сразу видно – из деревни!

Да вот только спустя пару месяцев, подлог раскусили. И не кто-нибудь, а Галькин ухажёр. Ребята её на смех подняли, какое-то время то Клубникой, то Ежевикой окликали. Как уж удалось Галине в паспортном столе договориться, а только поменяли ей документ и вписано там было с тех пор имя Малина. Ну а деревенские, за глаза, звали её Митрячихой.

– Хлеба – две буханки, – осматривая витрину, протянула сотню Зинаида.

– За пахоту сначала рассчитайся, – не принимая деньги и не убирая грудь с прилавка, невозмутимо ответила Митрячиха. Бабы притихли.

– Я тебе ничего не должна. А бананы есть? – добавила Зина, вспомнив про Матрёну.

– Есть, на бананах шерсть, – груди шевельнулись и нехотя перетекли вверх, ближе к румяной физиономии продавщицы. – Сказала, ничего не отпущу, пока долг не вернёшь.

Бабы подтянулись поближе к прилавку, чтобы получше расслышать словесную перепалку, а потом в красках и комментариях разнести её по домам, улицам и переулкам. Стычка двух выразительных персонажей села обещала быть ярким событием недели.

Митрячиха, играя на публику, уперев кулаки в бока, решила закрепить свои позиции:

– Дмитрия моего решила обхаживать, мол, «может, как-то, без денег договоримся», а? Голытьба перекатная, а туда же!

– Зинка, что же ты молчишь? Правда аль нет? Это ты так всех наших мужиков к рукам подберёшь, – подала голос из толпы одна из бабёнок.

Она повернулась к надвигающимся на неё женщинам и тихо, по слогам, ответила:

– Кина не будет. Собаку спущу, кто сунется, чтоб не пришлось вам поутру табаки своих мужиков с моей загородки снимать.