Без работы
Шрифт:
Пакетированный чай Lipton не возымел ожидаемого благотворного действия. Тоска не исчезла. Только еще сильнее сдавил голову невидимый обруч. Вконец затомившись в печали, Крючков решил купить чекушку и похмелиться. Он спросил женщину, обслуживающую шинок с удушливым запахом подозрительных чебуреков, какая водка имеется в ассортименте в мелкой посуде.
— «Золото славян», — ответила продавщица и, навалившись на стойку, вперила в Павла колючий, как подушка с иголками, взгляд.
Крючков отошел в сторону и матерно выругался. Потом он начал ругать себя, кляня свою слабость, и глупость, и желание похмеляться, словно он запойный больной алконавт. Досталось и приближавшемуся Новому году, и непокоренной столице, и производителям водки, и кризису, и рекрутерам. Кругом шли, стояли, сидели чужие равнодушные люди. Казалось, если Павел оторвет себе голову, даже тогда никто не придаст этому никакого значения: мало ли здесь сумасшедших и тех, кому вообще жизнь ни к чему не нужна.
Когда к нему подошел Арчибальд, Павел обрадовался, что хоть с кем-нибудь можно обмолвиться словом. Похлопать по плечу. И убедиться, что сам не тень, не жалкое, всеми брошенное существо, а живой человек, которого еще признают люди.
Арчибальд был в обычном своем наряде, только куртка с аббревиатурой W.A.S.P., что расшифровывалась, начиная от White Anglo-Saxon Protestant (Белый англосаксонский протестант) до We Are Sexual Perverts (Мы сексуальные извращенцы) с промежуточным We An't Sure, Pal (Мы не уверены, приятель), была подпоясана солдатским ремнем. В одной руке он держал Библию, в другой руке — размером с футбольный мяч глобус. Вид у него был нелепый и одновременно торжественный, с таким достоинством он поглядывал вокруг себя.
Крючков поздоровался с деланной радостью (это когда губы широко улыбаются, а в глазах остается все та же холодная, леденящая душу тоска) и поинтересовался, откуда у Арчибальда такие забавные атрибуты. Тот сообщил, что наткнулся на богатый контейнер. Там и поживился обновами. Глобус он завтра же отнесет на «блоху». Ремень оставит себе. — Не для пижонства, а чтобы под куртку не задувал ветер, — объяснил Арчибальд. — А ты перекусить решил? Чебуреки здесь не бери. Отравишься.
— Нет. Я только за чаем. Хотел еще водки взять, но передумал.
— И правильно. Вот зачем тебе водка? — спросил Арчибальд (голос у него был громкий, высокий и смешной, как бывает, когда звучание голоса не вяжется с внешностью его обладателя). — Водка не греет. То лишь иллюзия.
— Я ее для психологической обороны употребить хотел, — серьезно заявил Павел. — Чтобы не думать.
— Не думать плохо. Лучше думать, но по-другому. Давай-ка присядем, — предложил Арчибальд.
Когда собеседники расселись на пластмассовых стульях, Арчибальд устроил глобус на столике, а рядом положил Библию в черной обложке.
Крючков проговорил:
— Вот вы умный. Много книжек прочли. Так скажите, зачем это нужно? Вам ничего не нужно, и вы счастливы, так?
Арчибальд задумался. Было видно, что он пытается почувствовать, что скрывается за слишком расплывчатыми, непонятно к чему относящимися вопросами Павла. Выдержав паузу, он произнес:
— Человеку хорошо, когда он поступает, как нужно Богу. — Арчибальд положил руку на Библию.
Павел с нескрываемым раздражением сказал:
— Я не знаю, чего нужно Богу. Понятно только, чего я хочу, Богу совсем не нужно. От меня ему ничего не нужно. Я для него ноль.
— Как так, ничего не нужно! Нужно, чтобы ты оставался честным и добрым человеком. Не терял надежду и верил, что где-то все-таки бьется большое и доброе сердце. А желание — это всего лишь желание, — пространно изрек Арчибальд. — Ты мне лучше скажи, зачем ты водишься с Крабом?
— Краб — это бомж Геннадий, что ли? — уточнил Павел.
— Он самый. Твой приятель — нехороший человек. Я обычно не делю людей на плохих и хороших. Не люблю это занятие. Мне просто тебя жалко стало. Втянет он тебя в скверное дело. Узнаешь…
— Да пошел он — этот Геннадий. Он сегодня такую комедию устроил, что я ему чуть не накостылял.
Павел рассказал о недавнем происшествии. Арчибальд призадумался и через какое-то время проговорил:
— Был тут парень Володя. Связался он с Геннадием. Дал ему девяносто тысяч рублей, чтобы тот купил два автомата Калашникова. Геннадий денежки взял, а потом заявляет, мол, не брал я у тебя деньги, Володя. Девяносто тысяч, естественно, не Володины были. Нашли скоро два куска от Володи по обе стороны рельсы. Сам он или ему помогли, не ясно. Но Краб себя во всей красоте проявил — факт. Будь осторожен с ним.
— А мне Геннадий рассказывал, что дружил с Владимиром, а тот себя на Красной площади бензином облил, поджег и погиб.
— И ты поверил? — Арчибальд с сожалением посмотрел на Крючкова. — Ты кто по национальности будешь?
— Русский, — доложил Павел.
— Во! — Арчибальд многозначительно поднял указательный палец. — Русский человек доверчив, потому как многое понять готов. Убереги нас Господь от всякой страсти и всякой напасти. — Бродяга поднял глаза и перекрестился на стойку кафе с облокотившейся на нее толстой барменшей.
— Так что, он неправду сказал? — проговорил, оживившись, Крючков.
— Чего Краб сказал, кобель языком слизал. Наврал. Не было Володи на площади. Он уже лежал на оцинкованном столе в каком-нибудь морге. То — правда.
— А те люди были? Те, что себя сожгли…
— Были.
— Зачем они это сделали?
— Наверно, хотели, чтобы их услышали. Поднять общественный резонанс. Или еще чего там.
— Нет, мне этого никогда не понять. Бред какой-то. Убивать-то себя зачем?
— Дураки они — правда. Но если смотреть на мир их глазами… Затуманенными какой-то идеей глазами, то они герои и принесли себя в жертву великому делу, смысл, которого мне, например, непонятен.
— А кто такой Лев Троцкий, вы знаете?
— Организатор октябрьской революции, теоретик марксизма. Его ледорубом энкавэдэшный агент зарубил. Вооон… — Арчибальд крутанул глобус и ткнул пальцем в Бразилию, — здесь вроде.
— Нет. Другой. Тот, что организовал акцию с самосожженцами. Мне бомж Геннадий рассказывал, мол, он подтолкнул на это безумие бродяг.
Арчибальд наморщил лоб, припоминая, и через какое-то время изрек:
— Не слышал про него никогда. Геннадий наврать мог.