Без семьи (др. перевод)
Шрифт:
Маттиа хотел позвонить, но я удержал его. Сердце колотилось у меня в груди, и я дрожал всем телом.
– Господи, как ты побледнел! – сказал Маттиа. – Что с тобой?
– Погоди звонить, дай мне успокоиться.
Когда я немного оправился, он позвонил, и мы вошли.
Я был так взволнован, что не мог хорошенько рассмотреть, где мы очутились. Какие-то люди сидели за столами и писали при свете нескольких ламп.
Маттиа обратился к одному из этих господ. Несколько раз он повторил по-английски слово «мальчик» и «Барберен». Значит, он говорит, что я и есть тот мальчик,
Имя Барберен произвело большой эффект. Все взглянули на нас, а господин, говоривший с Маттиа, отворил нам дверь в соседнюю комнату.
В ней было множество бумаг и книг. Один господин – толстый старик в очках – сидел за конторкой, а другой – в мантии и парике – говорил ему что-то, держа в руке синие мешки.
Наш провожатый объяснил, кто мы, и эти два господина оглядели нас с головы до ног.
– Кто из вас жил у Барберена? – спросил по-французски старик в очках.
– Это я, – поспешил я объяснить.
– А где же сам Барберен?
– Он умер.
Два господина переглянулись, потом тот, у которого на голове был парик, ушел со своими синими мешками.
– Как же вы добрались сюда? – продолжал спрашивать меня старик в очках.
– До Булони мы шли пешком, а потом плыли на пароходе.
– Это Барберен дал вам денег?
– Мы не видели Барберена. Когда мы пришли в Париж, он уже умер.
– Так как же вы узнали, что вам нужно приехать сюда?
Я объяснил ему это, насколько мог короче. Мне самому хотелось расспросить его, но он не дал мне времени и закидал меня вопросами. Мне пришлось рассказать, как я жил у Барберена, как он отдал меня Витали, как после смерти моего хозяина меня принял в свою семью садовник Акен, как его посадили в долговую тюрьму и как я снова стал ходить по улицам и зарабатывать деньги игрой и пением.
Слушая меня, старик время от времени записывал что-то и смотрел на меня так, что мне становилось неловко. У него было неприятное лицо и хитрая улыбка.
– А это что за мальчик? – спросил он, показывая на Маттиа.
– Мой друг.
– То есть ты просто познакомился с ним, бродя по большим дорогам?
– Да, но я очень люблю его.
– Я и не сомневаюсь в этом.
Теперь наконец я мог спросить о моих родителях.
– Моя семья живет в Англии? – спросил я.
– Да, теперь она здесь, в Лондоне.
– Значит, я могу повидаться с родными?
– Через несколько минут ты будешь у них. Я скажу, чтобы тебя проводили.
И он позвонил.
– Позвольте мне задать еще один вопрос, – сказал я. – У меня есть отец?
– Не только отец, но и мать. А также братья и сестры.
Дверь отворилась. От волнения я не мог произнести ни слова и со слезами на глазах взглянул на Маттиа.
Расспрашивавший меня старик в очках сказал что-то по-английски вошедшему конторщику. Должно быть, он говорил ему, куда нас отвести. Я поклонился и повернулся, собираясь уходить.
– Ах, я и забыл сказать тебе, что твоя фамилия Дрисколь, – крикнул мне старик. – Так зовут твоего отца.
Глава VII
Семейство Дрисколь
Конторщик, которому поручили проводить нас, был низенький человечек, сморщенный и желтый, в лоснящейся черной одежде и белом галстуке. Выйдя на улицу, он так сильно потер руки, что у него затрещали суставы. Потом он тряхнул ногами, как будто хотел сбросить с себя свои стоптанные сапоги, и несколько раз вдохнул туман с блаженным видом человека, долго сидевшего в душной комнате.
Мы вышли на большую улицу, где стояло много экипажей. Наш провожатый нанял один из них, похожий на пролетку, но извозчик сидел не на козлах, около лошадей, а сзади. Я потом узнал, что такой экипаж называется «кэбом».
Мы сели в него. Наш спутник открыл маленькое окошечко, проделанное наверху, над нашими головами, и заговорил с извозчиком. Он несколько раз повторял слово «Бетналь-Грин», и я понял, что там живут мои родные.
Разговор продолжался долго. То конторщик тянулся к окошечку и объяснял что-то извозчику, то извозчик, как будто падая со своего сиденья, устремлялся вниз, точно собирался пролезть в это окошечко, и говорил, что не понимает, чего от него хотят.
Маттиа и я прижались в уголок и слушали, удивляясь, почему нашему провожатому приходится так долго объясняться с извозчиком. Неужели тот не знает дороги?
Кэб быстро катился то по широким, то по узким улицам. Мы смотрели по сторонам, но трудно было различить что-нибудь сквозь туман, до того густым он был.
Стало холодно, и нам – то есть Маттиа и мне – было трудно дышать. Но наш спутник, по-видимому, чувствовал себя как нельзя лучше. Раскрыв рот, он с наслаждением вдыхал воздух, как будто желая набрать его как можно больше про запас, трещал суставами рук и тряс ногами. Казалось, он в течение нескольких лет оставался без воздуха и без движения.
Несмотря на то, что я сильно волновался, зная, что сейчас увижу свою семью, мне все-таки хотелось взглянуть на город: ведь это столица моей страны. Но как ни напрягал зрение, я не мог ничего рассмотреть, кроме тусклого света газовых фонарей, как будто окутанных дымом. С трудом можно было различить экипажи, мимо которых мы проезжали, время от времени останавливаясь, чтобы не задавить людей, переходящих улицу.
Прошло уже много времени, а мы все ехали. Наконец я не выдержал и попросил Маттиа узнать, скоро ли мы приедем. Он обратился к конторщику, тот что-то ответил ему. Оказывается, он и сам не знал, сколько времени ехать: он никогда не бывал в этих воровских кварталах.
– Ты, наверное, не понял его, Маттиа, – сказал я.
Однако Маттиа стоял на своем. Это несколько смущало меня, но потом мне пришло в голову, что конторщик Грета и Галлея, видно, большой трус, и ему всюду чудятся воры.
Улицы становились все пустыннее, воздух зловоннее; колеса утопали в грязи, ее комки летели в нас. Все указывало на то, что мы попали в какую-то отвратительную местность. Наверное, она скоро кончится, и мы выедем за город.
Некоторое время мы поворачивали то в одну, то в другую сторону, и извозчик часто придерживал лошадь, как будто не зная, куда ехать. Наконец он остановился и отворил окошечко.