Без семи праведников...
Шрифт:
— Вы… сватаетесь?
— Ну… да.
Господи, что же это? Неужто отец Аурелиано… как можно? Он хочет жениться? Жениться на ней? И отец Аурелиано просил не отвергать его… но как же это? Неожиданно Гаэтану снова проняло дрожью. Слова Ладзаро просто заставили её на мгновение забыть жуткое понимание грозящей ей смертельной опасности. Смерть и любовь — что сильнее?
— Ладзаро… Я люблю вас — и вы знаете об этом… — Он опустил глаза и кивнул. — Но поверить в вашу любовь мне трудно.
Его лицо болезненно исказилось.
— Я не лгу.
Гаэтана вздохнула и что-то пробормотала. Мысли её снова смешались. Ладзаро, Антонио, Портофино… убийца…Губы её тряслись. Он по движениям губ пытался прочесть её слова. Неожиданно услышал: «А вы, Ладзаро, подлинно хороший солдат?»
Альмереджи удивился.
— Что? Солдат? Да, я воевал… а…что?
Гаэтана резко выдохнула из лёгких душащий её воздух.
— Тогда немедленно отведите меня к Тристано д'Альвелле и постарайтесь, чтобы вашу невесту по дороге не убили.
Челюсть Ладзаро Альмереджи отвалилась, но мгновение спустя он вынул из ножен меч и зажал в левой руке чинкведеа.
Солдатом он и подлинно был неплохим.
…Сейчас, услышав слова Гаэтаны, все замерли. Песте приблизился к ней.
— Антонио сказал вам, у кого он собирался купить землю?
Все замерли. Брови девицы почти сошлись на переносице.
— Нет. Он не говорил. Сказал, что покупатель взял с него слово не оглашать ни условия сделки, ни цену покупки, пока они не достигнут полной договорённости.
Песте с досадой стукнул кулаком по столу. На всех лицах было написано разочарование, но мессир д'Альвелла помнил поразившее его выражение лица синьорины. Она пришла сказать, что ничего не знает? И почему под охраной? Жених… впрочем, это подождёт… не до женихов…
— И вы удовлетворились сказанным братом? — недоверчиво поинтересовался он.
Ноздри Гаэтаны брезгливо раздулись.
— За кого вы меня принимаете? Если сделка честна — чего скрывать? Где скрытность — там нет истины. Я сказала это брату.
— А он что?
— Брат, как я теперь понимаю, был столь же глуп, как присутствующий здесь мессир ди Грандони, считающий всех женщин глупыми курицами. За это горестное заблуждение Антонио и поплатился жизнью. Я настоятельно советовала ему съездить в Пьяндимелето. Послушайся он меня — избежал бы смерти.
Грандони проглотил оскорбление смиренно и кротко, как овча.
— Но вы сумели добиться от него ответа?
— Нет. Мой брат был не только низкого мнения о женском уме. Антонио был ещё горделив и самонадеян. Он ничего не сказал. Он не доверял мне — единственному близкому и родному человеку. Это говорило о его упрямстве, но сам он называл это верностью слову. Он говорил, что порядочным людям надо верить на слово. Утверждение ложное. Кому в эти бесовские времена можно слепо доверять? Кого можно назвать порядочным? Кому верить, кроме Господа? Я начала внимательно следить за братом…
— И что? — с надеждой обронил Песте.
— Я заметила, кого он посещает и с кем чаще всего разговаривает, старалась внимательно слушать его разговоры и наблюдала за визитами к нему Джанмарко Пасарди. Я поняла, кто продаёт участок, и вначале успокоилась.
В покоях мессира Песте никогда ещё не было такой тишины, если вслушаться, можно было услышать, как в уголке оконной рамы крохотный паучок сучит лапками паутину. Дженнаро Альбани сгорбился в углу и побелевшими пальцами сжал крест на чётках.
— Я подумала, что действительно могут быть причины для того, чтобы не афишировать сделку — чтобы её не перебили. Я полагала, что брат незадолго до смерти всё оформил и сделка заключена, но слова Ладзаро о том, что мессир ди Грандони полагает, что убийца раздобыл яд, потом оформлял купчую, получал сумму наличными, после чего травил покупателя, осветили для меня положение дел и дополнительно утвердили в моей правоте. В эти бесовские времена доброе имя может оказаться фантомом, и нельзя верить ничему, что хотя бы на йоту отклоняется от Божественных законов.
— В высшей степени праведное суждение, синьорина, — согласился Портофино.
Гаэтана величественно кивнула.
— Но грешно обвинить незаслуженно, и потому по дороге сюда я взвесила все обстоятельства. Мы с мессиром Альмереджи, который куда лучше меня осведомлён об обстоятельствах этих убийств, обсудили смерть банкира. И я всё поняла.
Ладзаро изумлённо озирал свою невесту. Дорогой она и вправду расспрашивала его о гибели Джанмарко Пасарди, но от неё самой он никаких выводов не слышал.
Аурелиано Портофино осторожно поинтересовался:
— То есть, вы уверены, что оказались умнее меня, мессира ди Грандони, мессира д'Альвеллы и всех его присных? Пусть так. Кто же это? Мужчина или женщина?
— Я не знаю, но по здравом размышлении могу предположить, что Черубину Верджилези и Франческу Бартолини убила женщина. Моего наивного брата, Джезуальдо Белончини, Тиберио Комини и Джанмарко Пасарди — убил, конечно, мужчина. А Иоланду Тассони, возможно, прикончил…тоже мужчина, но для кое-кого бывший и женщиной. Во всяком случае, в этой чёртовой семейке я ничему не удивлюсь. Там гнилая кровь.
Все ахнули, и только духовник девицы, мессир Дженнаро Альбани, по-прежнему тихо сидел в углу и лишь поднял глаза на свою духовную дочь.
— Что? Убийц… трое? Семья? — Портофино замер с открытым ртом.
— Кровная связь… гнилая кровь… — ошарашенно проронил Песте, почувствовав, как по коже волной пробежала дрожь..
— Да. Они, полагаю, отводили друг от друга подозрения, обеспечивали друг другу благоприятные обстоятельства, следили за свидетелями. Я не верю, что они не действовали скопом.