Без семи праведников...
Шрифт:
…Гаэтана молча озирала мессира Ладзаро. Последнюю неделю он ежедневно приходил к ней, приносил фрукты и книги. Ничего не говорил и тихо исчезал. Он был явно болен — под глазами темнели тени, резче обозначились скулы, глаза стали больше и глубже. Но ей он казался ещё красивее. Наваждение. Гаэтана ненавидела себя. Даже сейчас ей не удавалось побороть дурную страсть. А ведь причина-то его недомогания, наверняка, в том, что потеряв двух любовниц, не может найти третью. Глаза её загорелись. Уж не её ли он теперь обхаживает, мерзкий распутник?
Сегодня Ладзаро принёс странный цветок — огромный, белый, с жёсткими лепестками. Впервые заговорил, обронив, что эту кувшинку нашёл на герцогской запруде. Снова умолк и быстро вышел. Гаэтана проводила его глазами. Надо уезжать. Там, вдали от всех искушений, она обретёт покой. Боль от потери брата стала уже иной, — привычной, ноющей. Но острота притупилась.
Тихо постучав, вошла Камилла. Лицо её было растерянным и смеющимся одновременно, Гаэтана подумала, что это связано с неожиданным и скоропалительным замужеством Камиллы.
— Расскажи наконец, как это произошло? Я ничего не понимаю. Ты же всегда говорила о нём дурно.
— Я была дурочкой. Он — самый лучший на свете!
— Ну, расскажи же все.
— Потом. Я пришла, чтобы рассказать тебе… другое. Сегодня заходил брат. Он выругал меня. Знаешь, за что? За то, что я осуждаю мессира Альмереджи и называю его распутником и прохвостом. Он сказал, что я не должна настраивать тебя против него.
— Что? Ты сказала ему, что я…
Камилла покачала головой.
— Нет. Он сам это сказал.
— Откуда, Господи? Ведь, кроме тебя, об этом никто не знал!
— Не знаю, брат человек святой, Бог весть, что ему открыто, но я ничего ему не говорила, поверь. — Тон Камиллы был непререкаем и твёрд. — Он знал это сам.
Мессир Портофино пользовался уважением синьорины, но мысль, что ему известна её тайна, не радовала. Но тут до неё дошёл смысл сказанного подругой.
— Постой… Он сказал, что ты напрасно осуждаешь его? Он… что же… одобряет эту греховную склонность? Ты шутишь?
— Он сказал, что мессир Ладзаро имеет и некоторые достоинства и нельзя выносить приговор человеку до суда Божьего и обливать его презрением.
Гаэтана растерялась. Мессир Портофино не был её духовником, но теперь у неё возникло желание поговорить с ним. Откуда он мог догадаться? Неужели все-таки Камилла проболталась? Возникшее желание, интригующее и навязчивое, смущало её, и по уходе Камиллы, торопливо набросив шаль, Гаэтана направилась в домовую церковь. Мессир Портофино был там — что-то тихо втолковывал ризничему. Заметив её, велел мальчонке подождать его в алтаре. Аурелиано, в общем-то, предвидел этот визит, но причиной тому был не пророческий дар, а житейское здравомыслие.
Гаэтана была девицей нрава нелёгкого и потому не боялась прямых вопросов и не любила ходить вокруг да около.
— Отец Аурелиано, почему вы сказали Камилле, чтобы она не настраивала меня против мессира Ладзаро? Вы же не можете не понимать, что эта страсть греховна. И откуда вы вообще знаете об этом?
— Вы, дочь моя, задаёте слишком много вопросов одновременно, и боюсь, что, ответив на один, я забуду другие. — Не похоже было, что мессир Портофино растерян или склонен отрицать приписываемые ему Камиллой слова. — Мессир Ладзаро… человек неплохой, и не стоит отвергать его за былые прегрешения, синьорина.
— Отвергать? Да он понятия ни о чём не имеет! Что он вообще за своими блудными похождениями видит? Он же только и знает, что по потаскухам бегает и деньги у них занимает! — Гаэтана едва не разрыдалась. — Не отвергать!
— Мессир Альмереджи знает, что он дорог вам, — проронил Портофино.
Гаэтана опомнилась и в ужасе закусила губу.
— Господи… откуда? Вы ему сказали? А вам — Камилла?
Портофино улыбнулся.
— Вы просто забыли, синьорина, что мессир Альмереджи не только хороший любовник. Он ещё и хороший солдат, хороший охотник и очень хороший…. шпион. Он узнал это от вас, подслушав после Троицы ваш разговор с донной ди Грандони.
Гаэтана побледнела. Портофино продолжал как ни в чём ни бывало.
— Мессир Ладзаро переживает сейчас не лучшие времена. Но кто знает, что будет завтра? Не следует отвергать его. Эти странности необъяснимы. Бывает, очень хороший воин, сильный на поле брани, оказывается слабым, когда речь идёт о победе над собой. Но мессир Альмереджи способен изменить себя.
Гаэтана подняла глаза на отца Аурелиано, но тот безмятежно оглядывал алтарные росписи.
…Гаэтана не спала ночь. Он давно смирилась с мыслью, что недостойная её связь никогда не сможет обороть её. Она была несчастна, но притерпелась и к несчастью. Она была сильна и способна вынести любое горе, полагая, что Господь благ и не пошлёт ей испытание не по силам. Значит, она в силах это вынести. Слова отца Аурелиано смутили её. Он уговаривал её… уступить? Нет… не отвергать Альмереджи. Но даже если Ладзаро и знает о её любви, как утверждает Портофино, что он может предложить ей, кроме позорной связи? Ладзаро никогда не женится — это она понимала. Такие не женятся. Как же не отвергать его?
Совет монаха был греховен, поняла Гаэтана.
Тристано д'Альвелла помолодел на десять лет, чему никто из его присных и придворных не находил объяснений. Вдова сына была вселена им в его палаццо, а внук занимал всё свободное время. Теперь подеста с особенной злобой выслеживал убийцу — тот стал раздражать, ибо мешал его счастью видеть маленького Тристано, крал время. Он с изумлением вспомнил слова Даноли, предрёкшего ему милость Господа, с удивлением поняв, что с их разговора миновала неделя. Он решил навестить Даноли, но около его покоев столкнулся с Портофино, Альмереджи и Чумой. Все они столпились у двери.
— Он там, мы слышали, он там. Наверное, не может открыть, в обмороке…
Тяжёлой рукой Тристано д'Альвелла надавил на дверь, Чума из связки ключей молниеносно вытащил нужный, провернул его в замке и все влетели в распахнутую дверь. Волосы зашевелились на голове Тристано д'Альвеллы, Ладзарино онемел, Песте выпрямился, Портофино перекрестился.
Альдобрандо Даноли стоял на воздухе, облачённый в бледное сияние, исходившее от гаснущей у окна огромной фигуры с белоснежными крыльями, потоком света, казалось, осенявшими комнату. Свет погасал, и тело Альдобрандо, почти прозрачное, медленно опустилось на плиты пола.