Без совести
Шрифт:
И вдруг я остановился: он! Он сидел за столом, как и тогда, спиной к двери. Я встал на садовую скамейку, мне виден был теперь и стол. Тупое серое лицо. Как хорошо разглядывать, когда вас не видят! Он глядел в стол. Что-то было у него в руках. Бумага! Да, я видел ясно, как он взял лист бумаги, аккуратно оторвал четырехугольный кусочек и стал свертывать "козью ножку",. Он стал насыпать туда махорки, лениво и сосредоточенно. Он закурил и вдруг стал подымать голову" как будто почуял мой взгляд. Но в это время кто-то негромко, но очень крепко сказал сзади меня:
– Гражданин! Вы что тут?
Я вздрогнул:
– Я, пожалуйста, сторож меня опознает.
Меня вывели. Ужасно неприятно.
И конечно: он курит эту бумагу, нарочно, назло им курит. Показать, что не станет писать. Я, чтобы успокоить подозрение на мой счет, написал своему приятелю
"Все неудачно сочинено вами самими. Неужели на такой мякине думали меня провести?"
Записку оставил сторожу.
Все-таки карандаш у него на столе я видел. Кажется, и баночка какая-то. Может быть, впрочем, это лекарство, бром там или что им дают?
Нет, решительно: это все фокусы доктора. Подтрунить над писателем. Нет, голубчик, мы тоже в своем деле коечто смыслим. Но когда я вернулся домой, я снова сел за эти листки. Я начал читать исследовательски, подозрительно присматриваясь к слогу, к отдельным словам. Но скоро, признаюсь, я это бросил и решил прочесть первый раз начерно - все подряд.
Вот что было написано дальше.
7.
"Может, она только до пяти досчитала, начала эту подвязку дергать, аж рвать. А в Нью-Йорке дым большой было видать, должно, горело что-нибудь. Я стал слушать радио. Из Берлина передавали, что все ошибка, что телеграмма это мошенничество биржевого жулика, и что между прочим биржа вроде закрыта до проверки. Я дождался конца передачи и дал по своему радио на берлинскую волну: "В Нью-Йорке в сумасшедшем доме водопровод лопнул и через это все сумасшедшие повыскакивали и по улицам на всех четырех бегают и людей за зад кусают. Имейте совесть пособить".
А потом я поставил курс на Европу, прямо на один городишко. Названье у него не здорово разобрал, но вроде немецкое. Так, чтоб можно было время провести. Денег у меня хватало, а достать тоже всегда можно. Там видно будет, а пока мне спать хотелось - от нее, от немки этой, вряд ли что осталось. Уснул я вполне удобно.
Проснулся - жрать охота, в кишках мурлычет, что пять котов. Глянул на двор - ночь. На указателе аккурат над тем городишком. Внизу чуть огоньки мигают. Потом рассмотрюсь, а пока надо пожрать. Сейчас включаю, значит, духовку электрическую, банку консервов туда. Раз, два - и готово у меня, и чистенько. Рванул три рюмашечки, подзаправился - веселей стало. Банку вниз - пусть летит для повестки - я приехал. Может, какому там фраеру по маковке попадет. Тут, смотрю, с востока сереть стало. Решил - закопаю Паспарту, а сам джентельменом в город: шпрехен зи дейч? Дал вниз. Верно: городишко. На моей карте больно мелко написано. А не все одно? Лень было мне в лупу на него пялиться.
Я опять ту же музыку! За город, нашел поле пустое, Паспарту под землю, аппаратик через плечо. Иду. На хорошее шоссе вышел. Уж совсем серо. На мне очень даже приличная пара, а пальтишко прямо шикарное.
Вид вполне серьезный. Поэтому иду смело. Вот начались огороды, вот подводы, в город тянутся: видать, на базар. Я на пробу к одному возчику по-немецки:
– Доброе утро!
– Откуда так рано, господин?
– От больного.
– На Елизаветинской площади есть извозчики, доктор.
Ага! Немцы, это ладно. Обогнал обоз, тут домишки пошли, уж свет всюду в окнах. А вон вижу: дом светлыми окнами пялится в самое небо. Ясное дело, завод. Народишко по холодку по утреннему вприпрыжку спешит -работнички. Так они шариками каждое утро сюда скатываются и трут там лампочки, и весь свой век, дурачки, самого-то соку не знают. Катись, катись, шарики. Спросил, где эта площадь с извозчиками. Пошел, как показали. Такси стоят. Где, спрашиваю, сейчас выпить можно - шофера ведь народ бывалый.
– А вот, - говорят, - в клубе. Там до утра. И карты тоже. Гони!
– Гони!
Городишко ничего, чистенький, приличный. Дал шоферу золотой. Он и глаза вытаращил. Не знал, как сдачи дать. Клуб, однако, вижу, шикарный. Швейцар стал билет спрашивать. Тут дежурный ихний с лестницы спешит. Я при нем швейцару золотой:
– Возьмите мое пальто.
Дежурный ко мне:
– Вы играть хотите? Иностранец? Американец?
Я через полминуты уже в зале. Господины в визитках, столы, вокруг толпятся. Мне сейчас предлагают в их кассе разменять золото, все на меня оборачиваются. Разменял. Сейчас мне у стола место опростали. Ничего особенного-обыкновенная "железка". Сел. Выигрываю, проигрываю, но вижу, они тут жулики, на вид только чемберлены, черт бы их побрал! Это здорово! Я тоже начал Чемберленом - и этак важно отшучиваю направо-налево. Даже рассказывать начал кой-что - про Америку, и похабное приплетать для смеху. Один там что-то все стоял таким королем, подбородок на меня наводил так серьезно, когда все подхихикивали. Все: гы-гы! хохо! го-го!
– а этот фофан проклятый только подбородком на меня этак сверху. Ах ты, рвань! Я еще вольней говорить! А он этак выждал, когда все отгоготали, и говорит, как сахар колет:
– Вы лжете. Никакой вы не американец. Вы - проходимец. Откуда ваше золото?
Он примолк, стоит, морду закинул и подбородком на меня. Я на всех оглянулся, говорю:
– У вас этак позволяется?
– Они все на меня глазами уперлись, как деревянными палками.-Ах, так?! Ладно же, сейчас вы узнаете, кто я есть.
Я плюнул на стол и вон из залы. За мной поспешил было дежурный, а с лестницы уж крикнул швейцару:
– Пальто иностранцу!
Я пальто на руку, нахлопнул на ходу котелок, выбежал на улицу - белый день. Совсем утро и солнышко на восходе, только над крышами поднялось. Я на миг только этим воздухом дохнул. Ну, сволочи и с вашим солнцем немецким! Тут такси, целый табун ждал у подъезда. Я в первый попавшийся. Пошел! Выехали за город, пусто уже. Стой! Выскочил.
– Цахлен?
– Платить? Ах ты, фофан немецкий.
Я вынул кольт и сразу трах ему в стекло - на тебе "цахлен" - он как дал ход - я ему вдогонку еще два раза саданул и стал крутить аппаратик, звать Паспарту. Чтоб скорей, я поднял его сначала из земли, чтоб он доспел ко мне по воздуху, на метр высоты. Я увидал, как он несся ко мне, когда оглянулся. А, черт! Я не знал толком, где этот клуб проклятый, все равно, одного поля ягода, все к чертовой матери. Я вам покажу, кто я есть, сволочи. Я вам подбородки-то посбиваю. Я влез в кабину, задвинул броневые ставни, оставил один смотровой глазок и дал полный ход на город. На высоте 30 метров я первым делом двинул по киркам, по колокольням, они летели, будто кто из кубиков тут нагородил. Ага! Я вам подбрею подбородки, сударики. Я пошел кругами, я уж брил на высоте десяти метров. Я стал на миг и глянул. Уж было здорово наработано: завал кирпичей, и приглядеться: там ворочаются в куче этого хлама человечишки, как червяки давленые. Помню, там из кучи одна нога дрыгала, а всего его кирпичом придавило. Ну, аккурат, как таракана ногой придавишь, а он еще ножкой все дрыг, дрыг! А одна целая совсем была, подо мною как раз, баба немецкая, та все эти кирпичи рыла, бросала, и я слыхал, как выла, кого-нибудь там у ней схоронило. А потом, вдруг, гляжу, вон, вон они куда бегут - вся дорога полна, что мошкары. Я взял вверх - вон они все где. Ах вы, черти! Вы вон куда тикать. Эх, запустил я ход, и эту дорогу-пулей, снарядом пропахал-раз! и назад! Начисто в кисель, в кашу их, ферфлюхтеров. Проходимец, сволочи? Палками на меня дубовыми глядеть? Заелозили небось. Ага!
Я поднялся метров на сто и плюнул на эту кучу лома всякого. Тоже, подбородками помахивать! Тут, гляжу, метров на двести или поменьше, штук пять комаров этих летит. Самолетиков. Мне в окошко было слыхать, как они жужжат. Скажи, страсть какая. Я стою на своей высоте, будто их и вовсе не вижу. Закрыл броневые ставни и гляжу в мой боевой глазок: через него мне отлично видать весь горизонт, лучше не надо. При надобности я и его могу убрать, и тогда я не похуже как в несгораемом шкафу. Гляжу - уже близко. И вот тут давай они меня из пулеметиков. Даже попадали. Я только слышу, как вроде дождичком в окошко - дзим, дзим! И кружат, и вертят, и споднизу пробуют. Один особенно старался, даже две петли с разгону завернул. А ну, хватит баловаться! Я как двину на этого, на самого фартового. Эх, Он ходу! Стой, сука! Я его в момент нагнал, он только хотел петлю свертеть, набрал ходу - хлоп, а я ему навстречу. Крак и готово - как комар на свечке. Хряенул только. Паспарту надел его себе на нос. Так эти крылышки и населись, ломь одна от них. И рама сплюснулась к чертям. А те наутек, к земле, прямо пиком пошли. Один, дурак, по дороге на парашюте бросился и повис в воздухе. Я и его шибанул. Довольно прицельно это у меня вышло: в лет. Вижу, я здорово насобачился попадать. Как хороший охотник. Хлоп! и есть. Полный смысл попробовать. Я вот что.подсообразил. Я тут сейчас заправил курс на юг и не спеша, прохладным ходом: мне была охота поваляться, высоту взял всего три тысячи метров, лечу. Слышу, как у немцев там идет шифровка какая-то спешная, а так вслух там суета насчет всякой санитарной помощи - это значит из той кучи ручки-ножки выковыривать. Подбородков там поищите. Может, какие дубовые и не треснули. Черт с ними, мне нашего русского захотелось послушать. Стал я искать, туда, сюда кручу вдруг такое слышу: