Без Веры...
Шрифт:
— … это предопределено! — надрывался фальцетом один из любителей «на грош пятаков», мнящий себя истинным коллекционером, — Предопределено! Самим Богом Империи Российской суждено править миром!
— … пора вернуть утраченные земли! — в тон ему гудел Ипполит Валерьянович, и по разговорам становилось ясно, что претендует он, ни много ни мало, на все земли, которые когда-то накрывала тень Восточной Римской Империи. Как минимум.
На багровом лице патриота воинственно подпрыгивала волосатая бородавка. Он большой поклонник идей Панславизма,
— … в орбите, — кивал Савва Логгинович, отстаивая исключительное право Российской Империи определять судьбы прочих славян и всех соседних народов, — исключительно в орбите! Молдаване, право слово — что за народ?! Недоразумение какое-то!
Повертевшись на Сухаревке и везде слыша одно и тоже, я невольно поучаствовал в нескольких патриотических диспутах, парочку из которых можно было бы назвать скорее небольшими импровизированными митингами. Спорить с разгорячёнными людьми не стал, да и смысл…
Противостояние Антанты и Тройственного Союза в газетной риторике длится не первый год, и в коллективном бессознательном уже давно проросла идея неизбежности столкновения. Статьи, обсуждения экономистов и юристов, военных и политиков, обывателей и Церкви.
Постепенно риторика менялась, и хотя пресса не писала ещё о неизбежности войны, но идея «Мы» и «Они» набирала обороты месяц от месяца. Не думаю, что врали вовсе уж много, но однобокая подача одних фактов и замалчивание других привело к тому, что общество стало видеть войну не просто неизбежной, но — справедливой!
Много позже они прозреют, а пока…
… протолкавшись, я отправился прочь, не заработав ни копейки. Какая уж там работа…
Думал было сразу пойти домой, но состояние у меня взбудораженное, да и понимание историчности момента упорно сверлит разгорячённую голову. Народу на улицах ещё рано, всё больше спешащие на рынок домохозяйки и прислуга, но даже эта своеобразная публика дышит патриотизмом и национализмом, обсуждая не цены на рынке, а политику, проливы и Наших Бравых Героев.
Дворники под присмотром полицейских снимают вывески с немецкими фамилиями и названиями, которые хоть сколько-нибудь пристрастный человек может заподозрить в «иностранщине».
— Живее шевелитесь! — рявкает полицейский офицер, задирая голову наверх, где дворник на пару с приказчиком снимают вывеску, — Да что ж вы…
Привлекать внимание полиции не стал и прошёл мимо, остро жалея об отсутствии хотя бы плохонького фотоаппарата. Понятно, что потом в архивах можно будет найти всё и немножечко больше, но когда это потом настанет, и сколько времени на это придётся угрохать, боюсь даже представлять. До оцифровки ещё очень и очень далеко.
Кое-где заколачивают витрины — от греха… Я так понимаю, прежде всего те, где иностранщина выведена прямо на стекле сусальным золотом. А то патриотизм, он такой… не всегда созидательный.
Пошатался по улицам,
— Передозировка сенсорики, — бурчу вслух, сверяясь с часами. Рано… но деваться некуда, и я отправился домой с гудящей головой.
— Война, а?! — встретил меня папенька, светящийся от радости и излучающий оптимизм вперемешку с запахом свежего алкоголя. Так-то по утрам он не пьёт, но если повод имеется, то может и тяпнуть. А сегодня ни одна собака не упрекнёт… ещё один повод для радости!
— Война, — покорно соглашаюсь с ним.
— Ну-с… — Юрий Сергеевич потёр руки, — Глафира, поторопи девочек к завтраку!
Я отговорился было, что уже позавтракал, но папенька неумолим как Рок и усадил меня за стол.
— Совместная трапеза, — не совсем понятно выразился он. Хм… считает этот день праздничным? Похоже на то.
— Наконец-то сбудется вековечная мечта русского народа о Проливах! — витийствовал он, дирижируя вилкой и жмурясь от нахлынувших эмоций, — Это день, дети, когда-нибудь будут отмечать как праздник, как начало войны, которая принесла нам Величие!
— Что, Алексей Юрьевич, — внезапно сменил он тему, обратившись ко мне по имени отчеству, что делает всегда, когда хочет подчеркнуть важность своих слов, — небось думаешь на войну сбежать?
Я кисло улыбаюсь, потому что как иначе реагировать на такое, даже не знаю… Но папенька воспринимает это так, как ему удобно и гулко хохочет, запрокидывая голову и промокая платком выступившие слёзы. В такие минуты он почти красив, этакое олицетворение Дворянства.
— Смотри! — он грозит мне пальцем, — Не вздумай!
— Понимаю… — папеньку внезапно пробивает на ностальгию, — сам таким был! Ох, каким сорванцом я был…
Несколько минут мы слушаем одну из историй о детстве дражайшего родителя, только что с неизвестными ранее подробностями. Ну, как обычно.
— Война… — взгляд Любы затуманивается романтикой и желанием замужества — так, что почти уверен, будто вижу в её глазах мелькающие фотокарточки бравых военных, увешанных орденами, и Она, ради которой все эти ордена и зарабатывались.
— Я сестрой милосердия пойду, — непосредственно заявляет Нина, — корпию щипать!
После завтрака отец ушёл на службу, а чуть погодя и сёстры убежали к каким-то своим знакомым, оставшимся на лето в городе. Я отправился к себе в комнату и повалился на заправленную кровать как был, в одежде.
В голове роятся безрадостные мысли, безумно тяжело видеть всю эту военную вакханалию и знать, чем это всё закончится…
— А они? Неужели они не понимают? — задался я вопросом и попытался разобрать ситуацию не с позиции послезнания, а с позиции человека, корнями вросшего в здесь и сейчас, и понятия не имеющего о том, что будет завтра. Человека, который может думать и анализировать, опираясь на собственные знания и…