Без жалости
Шрифт:
— Спасибо, Голландец, — произнес генерал Янг, выходя на середину сцены. — Так вот, морские пехотинцы, теперь вам все известно. Все вы прибыли сюда добровольно. Сейчас вам снова нужно выразить свое добровольное желание принять участие в самой операции. У некоторых из вас есть семья, у некоторых — невеста. Мы не можем заставить вас рисковать жизнью. Не исключено, что кто-нибудь передумал, — продолжал он, глядя на лица солдат и зная, что намеренно оскорбил их. — У вас есть день для размышлений. Можете разойтись.
Морские пехотинцы вскочили под скрежет отодвинутых назад стульев, и когда все встали и вытянулись по стойке «смирно», раздался
— РАЗ-ВЕД-КА!
Тому, кто видел сейчас их лица, ответ на предложение генерала был ясен. Отказаться от участия в операции для них'было так же немыслимо, как лишиться мужественности. Теперь в зале появились улыбки, солдаты обменивались шутками. Они не рассчитывали на славу. Перед ними была поставлена четкая задача, они увидели цель, и наградой им станет благодарный взгляд в глазах спасенных ими соотечественников. Мы — американцы и прибыли сюда, чтобы вернуть вас домой.
— Ну что ж, мистер Кларк, ваш адмирал умеет выступать. Жаль, что нам не удалось записать его речь на магнитофон.
— Ты достаточно взрослый, сардж, чтобы воздержаться от подобных шуток. Операция будет рискованной.
На лице Ирвина появилась удивительно веселая улыбка:
— Да, я знаю. Но если, по твоему мнению, она может кончиться неудачей, какого черта ты отправляешься туда в одиночку?
— Меня попросил один человек. — Келли покачал головой и пошел к адмиралу, чтобы обратиться к нему с собственной просьбой.
Она сама спустилась по лестнице, держась за перила… Голова у нее болела по-прежнему, но этим утром уже меньше. Девушка шла, прислушиваясь к звукам разговора внизу, на доносящийся из кухни запах кофе.
При виде ее Сэнди радостно улыбнулась:
— Доброе утро, милая!
— Привет, — тоже улыбнулась Дорис, хотя выглядела все еще бледной и слабой и, проходя через дверной проем, оперлась о стенку рукой. — Я очень проголодалась.
— Надеюсь, ты любишь яичницу? — Сэнди помогла девушке сесть на стул и поставила перед нею стакан апельсинового сока.
— Готова есть даже яичную скорлупу, — ответила Дорис. Это была ее первая попытка пошутить.
— Начинай вот с этого и не станешь мечтать о скорлупе. — Сара положила на тарелку яичницу, которая шкварчала на сковородке. Наконец-то девушка готова съесть нормальный завтрак, подумала она.
Дорис начала выздоравливать. Ее движения все еще были очень медленными, координация как у младенца, но за последние двадцать четыре часа перемены к лучшему оказались поразительными. Кровь, взятая вчера для анализа, свидетельствовала о еще более благоприятных переменах. Большие дозы антибиотиков подавили инфекцию в ее теле, а следы барбитуратов почти исчезли — то, что еще оставалось, было вызвало смягчающими страдания инъекциями наркотика, прописанными и введенными доктором Розен. Больше их не будет. Но самым обнадеживающим явилось то, как девушка ест. Слабыми и неуклюжими движениями она развернула салфетку и положила ее на колени, прикрытые полами махрового халата. Дорис не стала поспешно запихивать пищу в рот. Она ела свой первый за последние несколько месяцев настоящий завтрак с чувством собственного достоинства, насколько это позволяли ее состояние и голод. Девушка снова превращалась в личность.
Но они все еще ничего не знали о ней — ничего, кроме имени:
Дорис Браун.
Сэнди налила себе чашку кофе и села за стол.
— Откуда ты родом? — спросила она словно невзначай.
— Из Питтсбурга. — Этот город для ее пациентки
— Есть семья?
— Только отец. Мама умерла в шестьдесят пятом от рака груди, — медленно произнесла Дорис и машинально сунула руку под халат. Впервые за многие месяцы ее груди не болели от ласок Билли. Сэнди заметила движение и догадалась, что оно означает.
— И больше никого?
— Брат… погиб во Вьетнаме.
— Извини меня, Дорис.
— Ничего, мисс…
— Меня зовут Сэнди, помнишь?
— А меня — Сара, — добавила доктор Розен, ставя перед девушкой полную тарелку и забирая пустую.
— Спасибо, Сара. — На лице Дорис мелькнула слабая улыбка, но главным было то, что она реагировала на окружающий мир, и это было намного важнее, чем мог предположить сторонний наблюдатель. Продвигаться вперед следует маленькими шагами, напомнила себе Сара. Совсем не обязательно делать большие. Главное — это движение в правильном направлении. Доктор и медсестра обменялись многозначительными взглядами.
Это трудно с чем-либо сравнить. Трудно объяснить происшедшее человеку, который не был здесь и не стал свидетелем. Они с Сэнди протянули руки в могилу и выхватили девушку из цепких объятий земли, не желающей расставаться с ней. Еще три месяца, подумала Сара, даже, пожалуй, меньше, и тело Дорис ослабло бы до такой степени, что самое тривиальное внешнее воздействие за несколько часов стало бы причиной ее смерти. Но это осталось в прошлом. Теперь эта девушка будет жить, и обе женщины безмолвно и одновременно подумали о том, что Бог, наверно, знал, что делает, когда вдохнул жизнь в Адама. Они победили Смерть, присвоив себе дар, который мог давать только Всевышний. По этой причине они занимались одним и тем же делом, и подобные моменты вознаграждали их за ярость, печаль и разочарование, которые они испытывали из-за тех пациентов, что ускользнули от них в объятия смерти.
— Не ешь слишком быстро, Дорис. Когда какое-то время голодаешь, твой желудок становится как бы несколько меньше, — сказала Сара, снова превращаясь во врача. Впрочем, сейчас не время предупреждать девушку о болях и расстройстве желудочно-кишечного тракта, которые неизбежно последуют. Сейчас ничто не сможет предотвратить этот процесс, да и главное, самое важное для ее здоровья, заключается в том, чтобы в организм попали наконец питательные вещества.
— О'кей. Я чувствую, что уже наелась.
— Тогда немного отдохни. Расскажи нам об отце.
— Я убежала из дома, — тут же ответила Дорис. — Сразу после того, как Дейвид… сразу после телеграммы, и у папы начались неприятности, а он обвинил в них меня.
Реймонд Браун был мастером в третьем мартеновском цехе сталелитейной компании Джоунса и Лафлина и теперь думал только о работе. Его дом находился на Данливи-стрит, на одном из крутых склонов окружающих город гор. Это был стоящий отдельно каркасный дом, построенный в начале века, со стенами, обшитыми досками, которые ему приходилось красить каждые два или три года в зависимости от суровости зимних ветров, устремляющихся вниз вдоль долины Мононгахела, Он предпочитал работать в ночную смену, потому что по ночам дом казался ему особенно пустым. Ему больше не доводилось слышать голос своей жены, бывать с сыном на матчах Малой бейсбольной лиги или играть с ним в неприкосновенности крошечного двора, резко уходящего от дома вниз, беспокоиться о свиданиях дочери по уик-эндам.