Без злого умысла
Шрифт:
Иван не нашел больше слов, только скривился презрительно и сплюнул в сердцах. Изумился Мохов и решил было, что все это игра, снова лицедействует Иван, как минуту назад перед грузчиками. Когда шел сюда, уверен был, что Иван не откажет ему в помощи, хотя бы ради того, чтобы спокойно ему потом жить дали, не терзали потому, что преступника укрывал, хоть и по незнанию, но укрывал все же. А тут такая ненависть ярая к тем, к кому он, наоборот, казалось бы, должен если не с любовью, то, во всяком случае, без особого презрения относиться. Изумился Мохов, но виду не подал, лишь пристальнее взглянул на Григоренко, словно хотел проникнуть взглядом туда, в глубину, в душу к нему. И что-то было во всем облике Ивана, в словах его неподдельное, настоящее, поистине неистовое, злое, что Мохов поверил ему окончательно, без долгих раздумий. «Значит, не все потеряно, еще, значит, можно подраться за него», —
— Если надо, я разнюхаю, — еще раз пообещал Григоренко.
— Да, будь добр, Иван. Слушай, а хочешь, я тебя в самодеятельность устрою, будешь на настоящей сцене в спектаклях играть.
Иван смущенно опустил глаза, переступил с ноги на ногу, сказал вполголоса:
— Да чего там, старый я уже для этого.
— Ну если вдруг надумаешь, скажи, — Мохов похлопал его по плечу. — Бывай.
Пикалов появился к обеду. Разузнать ему удалось немного. Но один факт заслуживал внимания. Мохов заставил оперативника еще раз со всеми подробностями рассказать об этом занятном эпизоде.
Хотя прохладный северный ветер и унес из города дурманящую духоту, Пикалов все равно обливался потом. Теперь он объяснял это излишней влажностью и, доставая очередной платок, каждый раз приговаривал: «Дождь, наверное, скоро, нутром чую».
Он уселся поближе к вентилятору и принялся рассказывать все заново.
— Как я уже говорил, в гараже к нему относились с уважением, и коллеги, и родственник твой. Женщины особенно его любили. Красивый он малый, ничего не скажешь. Правда, глаза глуповатые, но все остальное тип-топ, как говорят наши немецкие товарищи. И работал он достойно, выпивал только по праздникам, не более. Короче, справный хлопец, ни в одну, ни в другую сторону отклонений нет. Начал я пытать, почему он уехал. Знать об этом никто не знает. Одни догадки и предположения. Кто говорит, что за большим заработком в Хабаровск подался, кто говорит, что у него там родственники. А в Хабаровске, как мы знаем, ни на одном из предприятий города он не работает. Так что, может, он и не туда рванул. Верно? Ну, все, думаю, ничего интересного не узнал, придется несолоно хлебавши возвращаться…
Бесшумно вошел Хорев и скромно устроился в углу кабинета на стуле.
— …И тут, когда я уже метров на пятьсот отошел, подбегает ко мне мужичок, с которым я совсем недавно беседовал, из бухгалтерии, по фамилии Стручков, и говорит: «Я не хотел при всех рассказывать, посчитают еще за бог невесть кого, а я родной советской милиции хочу доброе дело сделать». Ну а я ему, давайте, говорю, делайте. Одним словом, видел, как Куксов в выходной день машину брал без путевки и уезжал в тайгу, в сторону Чугуева. Возвращался наутро, и в кузове он какой-то груз привозил, укрытый здоровым куском брезента. Стручков это случайно обнаружил. Рано утром вышел с собакой гулять, а тут Куксов едет. Остановился возле магазина хлеба купить. Ну, Стручков здесь в кузов и заглянул, но брезент приподнять не успел, его тут Куксов за шиворот схватил, неожиданно быстро он вернулся из магазина. Дня через три он заявление подал, а через неделю его и след простыл. Вот так.
— Теперь все понятно, — сказал Мохов, когда Пикалов замолк. — Стручков спугнул Куксова. Чтобы не нарваться на неприятности, он решил дать деру. Чуете, что из этого следует? Во-первых, что дело это серьезное, раз он в общем-то из-за ерунды, из-за бухгалтера, которому вряд ли кто и поверит, надумал бежать. Во-вторых, значит, он не основной, а на подхвате. Он с шефом посоветовался. А тот говорит, давай мотай отсюда, а то и меня под монастырь подведешь. Наверняка долю ему отдал и обещал пересылать энную сумму ежемесячно или раз в квартал. Кстати, Леша, — Мохов ткнул указательным пальцем в грудь Хореву, — проверь переводы на крупные суммы с того времени, как мотанул Куксов. И еще… — Мохов задумался на секунду. — Поспрашайте-ка, ребятки, в соседних районах о неопознанных трупах, поднимите телефонограммы.
— Ты думаешь… — начал было Пикалов.
— Не исключено, — прервал его Мохов. — Сам знаешь, как это бывает. Дело более чем выгодное. Ты посчитай, сколько они на каждой партии имели, более чем по пять тысяч, — Мохов повернулся к Хореву. — А что говорят соседи?
Хорев встал, одернул клетчатый пиджак, словно это был форменный китель, и затараторил громко и быстро:
— Анастасия Григорьева, квартира номер пять, тысяча девятьсот двадцать девятого года рождения. Знает Куксова два года, говорит, что человек порядочный, пьянок не устраивает, женщин не водит. Здоровается, по утрам на работу уходит, не то что бездельник из двенадцатой квартиры, интеллигент, из дому только в полдесятого выходит, а то и вовсе на улицу носа не кажет. Я установил его, им оказался кандидат технических наук Аскольд Ефремович Артик, конструктор.
Мохов осторожным жестом прервал Хорева.
— Ближе к делу, — мягко произнес он. Пикалов давился смехом. Мохов недовольно посмотрел на него, Пикалов вмиг состроил серьезную мину.
— Продолжать? — робко спросил Хорев и, увидев, что Мохов кивнул, заговорил дальше. — Людмила Арсеньевна Боровикова, квартира двадцать четыре, шестидесятого года рождения, но уже разведенная, имеет ребенка в возрасте одного года. Считает Куксова бабником, пошляком и вообще мерзким мужиком. Встречая ее, он делал ей разные грязные предложения, а однажды, напившись, чуть не изнасиловал ее…
— Красивая? — спросил Мохов.
— Красивая, — Хорев слегка смутился, отвел глаза, щеки его порозовели.
— Ну, бог оперативничков послал, — не выдержал Пикалов, — словно красны девицы. — И он произнес тоненьким голоском, передразнивая Хорева: — Кра-асива-а-я.
— Помолчи, — не оборачиваясь, цыкнул Мохов и махнул Хореву.
— При этом он повторял, — заметно сникнув, продолжал оперативник, — при попытке изнасилования, я имею в виду, что он ее озолотит и, если она хочет, скоро увезет ее на юг, он, мол, очень хочет на море Черное полюбоваться, а то все тайга, тайга…
— Стоп, — остановил Мохов и с легкой иронией в голосе обратился к Пикалову. — Ну, отважный оперативник, что ты сейчас должен делать?
Пожав плечами, Пикалов хмыкнул презрительно, мол, вот это уж элементарно:
— Мигом составляю телефонограмму в Крым, Одессу, Николаев и так далее с приложением фотографии Куксова, чтобы тамошние работники были ориентированы на его розыск.
— Верно, — согласился Мохов. — Для тебя это элементарно, для других еще постижение основ.
— Вас понял, — с нарочито виноватым видом вздохнул Пикалов.
— И последнее, ребята, — Мохов взглянул на часы и потянулся к телефону. — Срочно оповестите всех участковых о том, чтобы доложили состояние дел с браконьерством на участках, подробные характеристики подучетников и так далее, ну, они сами знают, что и как.
Мокрый асфальт блестел на солнце и напоминал огромное опрокинутое на землю кривое зеркало. И все в нем отражалось не так — чистенькие, аккуратные, умытые дождем дома походили на бесформенные угрюмые, плаксивые, покосившиеся хибары, а люди, вышедшие из укрытий, где они прятались от ливня и вовсе виделись в нем безногими скособоченными уродами. Машину Павел гнал резво, даже чересчур. Рывком, с повизгиванием тормозил, где надо, рывком, рассаживая лужи, срывался с места. Машина казалась тяжелой, неповоротливой, строптивой. Это с непривычки — давно за рулем не сидел, а водительское дело постоянного тренажа требует. Да к тому же это не податливый, невесомый «Жигуленок», а сварливый, утробно урчащий, лязгающий «газик». Давно пора на покой ему, а все еще бегает, ворчит протестующе, чихает, но в самые критические минуты не подводит, ни разу еще не было, чтоб подвел. «Газик» вторую неделю уже был без хозяина, водитель сержант Рыкжак сломал ногу, и машиной в отделе пользовались все, кто имел права на вождение. Когда Мохов вбежал под вечер в гараж и нырнул в пропахший бензином сумрак кабины, то подумал, хорошо, что один в машине будет, без посторонних, без шофера, есть время собраться с мыслями, успокоиться. Потому что после телефонного разговора с начальником ЖЭКа вышел из кабинета ощетинившийся, обозленный. Лизоблюд, перестраховщик, трус. Вот из-за таких паклиных все беды наши. Хуже нет инициативного дурака. Позвонив Паклину, Мохов осторожно, без нажима, как бы между прочим справился о Юркове. (Зачем ему нужен был Юрков, он и сам еще толком не знал. Запротоколировать ли его показания о толстом мужчине в сером пальто хотел? Конечно. И это тоже. Теперь надо было исправлять ошибки, хотя и сомневался он еще в правильности своих догадок — а может быть, все-таки опять чертово совпадение? Или же решение найти слесаря подсказало ему обостренное в последние дни чутье. Неладным чем-то повеяло вдруг, недобрым, нехорошим. Откуда повеяло, никак уловить не мог. Но ощущал тревогу явственно.) И прямо-таки обомлел, когда на вопрос, где сейчас можно отыскать слесаря, этот Паклин приглушенным, заговорщическим голосом — он даже, наверное, подмигивал при этом — сообщил: «Все сделали в лучшем виде, как вы и намекали, уволился он, не без моей помощи, конечно. Нет тени теперь на нашем порядочном коллективе». Мохов поначалу даже вымолвить ничего не сумел, сидел омертвело и только чувствовал, как неистовое негодование охватывает его. Через несколько секунд, едва сдерживаясь, сумел выдавить из себя: «Ждите, сейчас буду!»