Без злого умысла
Шрифт:
Кабинет Симонова — начальника уголовного розыска, вот он, рядом совсем. Отпроситься? Мохов остановился перед дверью. А станет ли легче, если он отоспится, отдохнет? Неужто оттого все это, что он переутомился? Мохов распрямился, отвел плечи назад, вздохнул глубоко, словно в ледяную воду готовился прыгнуть, занес руку и стукнул два раза костяшками пальцев по двери.
…А когда вышел из кабинета, легкости ожидаемой так и не ощутил, и успокоения не обрел, и не снял у него разговор зуда противненького под ложечкой… У Симонова народ был, оперативники из района… Доклад получился скомканный, сбивчивый еще и потому, что говорил он быстро, боялся, что остановится вдруг, не доскажет всего; в углу кабинета они говорили, чтоб никто не слышал. Симонов
…Опять была жара, но не такая яростная, как несколько дней назад. Дышалось легко, и рубашка не прилипала к телу. За четыре года Мохов привык к этому городу, он даже стал ему нравиться. В первые дни, когда он, житель крупного индустриального центра, приехал в глубинку, город показался ему тихим, безрадостным и скучным невероятно. Неспешная размеренность жизни раздражала Мохова. Отсутствие суеты, столпотворения машин на улицах он считал первым признаком глухой провинции. Соседство еще крепких бревенчатых, очень темных, а поэтому чрезвычайно мрачных одноэтажных домов с однотипными, как правило, белыми многоэтажными блочными башнями выглядело противоестественным и безвкусным. И только присутствие детей, которых в городе было неимоверное количество — детсады строили каждый год, но их все равно катастрофически не хватало, — радовало глаз. Однако в последнее время, к своему удивлению, он стал замечать, что уже без раздражения бродит по затемненным безлюдным улочкам, с интересом, будто впервые, разглядывает старые избы и что, оказывается, они все разные, у каждой есть своя особенность и в проектировке, хотя первые хозяева этих домов, наверное, и не слыхали таких слов, и в украшениях окон, крылечек, ворот. Странное дело, но Мохов теперь и не так уж крепко, как раньше, огорчался, переживал, что его распределили именно сюда. Конечно, в глубине души ему очень хотелось домой, в областной центр, в большой город. Там его родина, и масштаб работы хотелось иметь побольше, и в академию неплохо было бы поступить, однако он знал, что если и уедет, то город этот не забудет никогда. И вдруг словно обожгло его, все поблекло вокруг, омертвело, и все его размышления приобрели иной смысл. «Никогда не забуду, — мрачно усмехнулся он, — это точно».
Светлый просторный магазин с огромными окнами от пола до потолка занимал первый этаж недавно отстроенного девятиэтажного дома. За стеклом мелькали покупатели, их было немного, в основном женщины и старики. Мохов обошел дом и не спеша прошелся мимо штабеля пустых ящиков. Возле черного провала служебного входа, откуда тянуло резким, но приятным запахом копченой рыбы, на импровизированных лавках — широкие доски уложены на два-три ящика — сидели мужики в черных мятых халатах. Их было трое. Двоих Мохов видел только со спины. Судя по их мощным широким плечам, обтянутым халатами, мужики были здоровые и сильные, как и подобает грузчикам. Напротив них, беззаботно покуривая, полулежал на ящиках тощий длинный субъект средних лет в надвинутой на лоб и скрывающей под полями пол-лица детской панамке. Мохов сразу и не узнал его из-за этой панамки. Иван Григоренко походил в ней на неуклюжего голенастого подростка, которого злые дяди сбили с истинного пути, заманив невинную душу в свои сети с помощью ванильного мороженого и бодрящего напитка под названием «водка».
— Тут она ко мне клеиться начала, — правдиво тараща глаза, говорил Иван.
— К тебе, к задохлику? — сипло хохотнул один из мужиков и дернул головой, так ему было смешно.
— Вот именно, ко мне, — нисколько не обидевшись, продолжал Иван. — Ее-то к Сережке Пятову привели. Ну там баба одна подружку свою приволокла. Ну вот, а она мне все пойдем да пойдем потанцуем. Ну, я че, я могу. Пойдем, говорю, краля. Ну, потанцевали, по стакану хлопнули, а она опять — пойдем да пойдем. Серега зубами скрежещет, мышцы под рубахой катает. Ну, я что, мое дело шестнадцатое, меня приглашают, я иду.
— Короче, — грубовато оборвал все тот же мужик.
— Ага, — согласно кивнул Иван, — короче, поднабрались все как следует. Девка эта на мне виснет, от себя никуда не отпускает. Все адресок мне на ухо шепчет. — По ходу рассказа Иван в лицах изображал себя и кралю, получалось забавно и весьма умело. — Ну, значит, разбегаться начали. Выходим мы с ней, идем так спокойненько, покачиваясь, по черным, можно сказать, переулкам. А она мне говорит, пошли ко мне. Ну а я, поверьте, мужики, никакой охоты не испытываю, мне бы сейчас в свою постельку и подрыхать минут шестьсот. А она настырная такая, пошли, говорит, и все. Не могу, говорю, не пойду сегодня. А она злобно так, с криком, или сегодня, говорит, или никогда. Ну че, говорю, спокойно так, значит, никогда. Она заглохла сразу, потом тихо так говорит, ладно, завтра приходи.
Окончил свой рассказ Иван с торжествующим видом. Однако ожидаемого эффекта концовка не произвела. Грузчики молчали.
— Ну а дальше что? — с недоумением спросил молчавший до этого мужик.
— Да все, — удивился Иван.
— Ну и что? — сказал мужик.
— Так смешно ведь, разве нет? — начал злиться Иван.
— Что? — спросил мужик.
— Ну, про бабу эту, — Иван медленно поднялся и исподлобья глядел на своих коллег.
Мужик помолчал немного, пожал плечами, поковырялся в ухе и спросил:
— Ну а дальше что?
Иван безнадежно всплеснул руками, поднял голову, посмотрел поверх мужиков, словно ища, кого б позвать себе на помощь, и тут увидел Мохова. Тот подмигнул ему и медленно пошел со двора. Иван все понял. Он и вида не подал, что увидел кого-то. Встал кряхтя.
— Дураки вы, дураки. И сидеть тут с вами больше не желаю, — беззлобно сказал он и неторопливо направился в ту сторону, куда пошел Мохов.
Тот ждал его шагах в двухстах от дома, на пустыре, посреди густых зарослей орешника.
Они поздоровались.
— Здорово рассказываешь, артист! — похвалил Мохов.
— Да чего там, — отмахнулся Иван, но похвала пришлась ему по душе. — Тупые они, дружки-то мои. Долго до них доходит, — словно оправдываясь, добавил он.
— Загуливают? — заметил Мохов.
— Так я тоже загуливаю, — удивился Иван.
— У тебя структура ума другая, — Мохов постучал себя по голове. — Тебе это во вред не идет в отличие от них. — И на полном серьезе заключил: — Таких, как ты, на земле вообще немного.
Григоренко недоверчиво покосился на Павла.
— А не врешь?
— Железно. Я людей знаю, судебную психиатрию изучил, психологию и вообще… Так что все точно.
Иван довольно заулыбался. «Как мало человеку надо», — подумал Мохов.
— Чего тебе, начальник? — поинтересовался Иван.
— Ты извини, что с вопросом таким к тебе обращаюсь. Но сам понимаешь, без помощи, как говорится, общественности нам не обойтись. Не слышал ли, никто шкурками не приторговывает, норковыми или соболиными?
— Теми, что со склада сперли?
— Нет, теми, что из леса.
— Значит, браконьерничают, гады? И, поди, прилично, раз спрашиваешь. Хотя давненько не слыхивал о крупном чем-то. Так, по мелочам, знаю, балуются. Но и этих, кто по мелочам, я, начальник, тоже не уважаю. Зачем свое же государство обеднять? Правильно я рассуждаю? Так что зря извиняешься, помогу, конечно. Ты еще раз прости меня, что бандюгу эту пригрел. Кабы знал, кто он, сам бы пришел заявил. Веришь, нет? У меня такая мысль — выпить негрешно, драться тоже негрешно — силу свою мужицкую показать, но за просто так хапать то, что люди потом своим зарабатывают… Это… это…