Без злого умысла
Шрифт:
Между тем Пикалов сноровисто и умело осматривал комнату, иногда приглашая понятых подойти ближе. Подходил только Рогожников, его жена оставалась на месте у двери и испуганно наблюдала за мужем. Хорев был на кухне.
— Шкурки-то? Куксову, кому же еще, — осторожно, словно ожидая подвоха, ответил Лямин.
— А после его отъезда?
— Оставлял в условном месте и забирал там же деньги.
— Ты все-таки подумай, Гриша. Не хочу давить на тебя, хочу, чтобы ты сам все рассказал. Наш суд принимает это во внимание. Ты знаешь, уже ведь судился раз.
— Мне нечего думать, — Лямин поежился, правая рука опять поползла к губам. — Как сказал, так и было.
— Ну что ты будешь делать! — Мохов с нарочитой досадой всплеснул руками. — Желаешь ты себе зла все-таки, желаешь. Ну посуди сам. Если сейчас все расскажешь откровенно, суд, как говорится, это учтет. Ну а если молчать будешь… Когда мы эту группу накроем, а это дело нескольких дней, пойдешь как соучастник того, которому ты шкурки эти отдавал. А это дело уже государственной важности, десятками тысяч пахнет, чуешь? Особо крупные размеры. Тем более что эксперты наши установили, шкурки, переправляемые твоим покровителем, не из одного нашего района, значит, дело очень серьезное. Так что для тебя оно может пятью-шестью годами обернуться.
Лямин тряхнул головой.
— Почему не верите, почему?! — Голос у него сорвался, перешел на визг. — Судимому веры нет, да?
Мохов вздрогнул на мгновение, ему показалось, что на месте Лямина сидит Юрков.
— Не мели чепухи! — зло бросил он. — Насмотрелся дилетантских детективов. У нас всем людям вера есть. А вот в данном, конкретном случае тебе нет. Чего ты боишься? Он что, запугал тебя? Убьет, сказал, если чего вякнешь? И в тюрьме достанет? Что же вы, как бабы-то, все угроз дурацких боитесь?! Аристов, тот тоже трясся, а потом нашел мужество, все по-честному сказал. Сказал, что даже видел раз этого вашего всемогущего и даже узнать сможет. Соображаешь, так что поверь на слово, достанется тебе на суде…
И вдруг Мохов напрягся, внезапная догадка выплыла откуда-то из-под сознания.
— А я знаю, Гриша, чего ты сейчас больше всего боишься, — усмехнулся он. — Боишься, что этот твой всемогущий покажет, как ты на угнанном автомобиле женщину задавил…
— Не-е-е-ет! — вдруг хрипло и тонко закричал Лямин.
Он закрыл ладонями уши и рухнул ничком на пол. Рогожникова вздернула руки к лицу и отвернулась. Мохов жестом показал Рогожникову, чтобы тот увел жену.
Лямин на коленях подполз к ногам Мохова и, ухватившись за штанину, быстро-быстро заговорил. В голосе были слезы.
— Он, он меня заставил, я не хотел, отказывался, хотел заявить, но он меня напугал, он, он, все он. Он страшный. Его все боятся. Он может все, поймайте его, поймайте. Я помогу. Но я не сам эту… женщину… Он напоил, заставил, он меня всегда под страхом держал. Я расскажу, я все расскажу.
Мохов на мгновение закрыл глаза. Вот и все, дождался.
Он взял Лямина за ворот и подтянул к себе.
— Имя, его имя, — глядя в упор на задержанного, почти выкрикнул он.
— Судов… Судов Леонид Владимирович.
Мохов отпустил Лямина, вздохнул и, невесело усмехнувшись, полез за сигаретами. Пикалов и прибежавший с кухни Хорев с изумлением смотрели на него. На секунду в комнате повисла тяжелая, давящая с непривычки тишина.
— Ну что вы разглядываете меня, будто первый раз видите? — Мохов кивнул оперативникам, глубоко затянулся, слез со стола и, растирая затекшую ногу, сделал несколько шагов по комнате. — Да, это дядя моей жены. И что? Я от этого хуже стал? Не молчите только!
Пикалов неестественно улыбнулся, покрутил головой, одновременно оправдывающе развел руками.
— Ты ничего такого не думай, Паш, — торопливо сказал он. — Просто как-то все неожиданно. Ты знал об этом?
Мохов промолчал. Сунув руки в карманы брюк, он стоял спиной к оперативникам и методично перекатывался с мыска на пятку и обратно.
— Завтра обо всем узнаете, — сказал он уже тихо.
— Ага, — Пикалов качнул головой, согнал с лица дурацкую улыбку, повернулся к Хореву. — Ты что стоишь? Работай, работай!
Сам он подошел к кровати, опустился перед ней на колени и, кряхтя, сунул под кровать голову.
Мохов вернулся к лежащему все еще Лямину, потряс его за плечо.
— Вставай, ты же мужик, в конце концов.
Всхлипывая и отворачивая лицо, Лямин поднялся, сел на стул, пытаясь унять мелкую знобкую дрожь, обхватил себя руками.
— На чем он тебя зацепил? — спросил Мохов, снова устраиваясь на столе.
— Когда вернулся, познакомился с Куксовым в пивном баре на Красноармейской, — после некоторой паузы заговорил Лямин. — Побалакали о том, о сем, понравились вроде друг другу. На следующий день у него дома он познакомил меня с Судовым. Тот, как родной отец, со мной говорил, про детство расспрашивал, про маму, папу, что люблю, что не люблю. Мировым мужиком показался, все понимающим, добрым. На работу, сказал, не устраивайся, повремени, отдохни маленько, я, мол, с милицией все улажу, она, говорит, у меня вся здесь, да и родственник один там работает, это вы, значит. Одел меня, обул, джинсы подарил, куртку кожаную, трусы даже финские подарил. Пять сотен дал, поезжай, говорит, на юга, винца попей, с девочками погуляй, а там видно будет. Я, конечно, первым делом в Сочи, косточки погрел, покупался, все так здорово было. Когда приехал, он меня на работу устроил, работа плевая, сутки вкалываешь, трое отдыхаешь. Что касаемо денег, сказал так, когда будут, тогда и отдашь. Жил я, гулял, горя не знал. Потом как-то он меня встретил и спокойненько так заявил: ну что ж, Гриша, погулял ты вволюшку, пора и делом заниматься. Будешь, говорит, в тайге пушнину добывать, там же выделывать будете. Короче, полный комбинат. Я, конечно, в отказку, не хочу, говорю, опять небо в клетку разглядывать. А он жмет, нехорошо, говорит, старого человека обижать, я вот, мол, сколько тебе хорошего сделал, да и опасности никакой, в крайнем случае штрафом отделаешься. Помогу, говорит, ты же знаешь, какие у меня связи. Вот так стали мы с Шуровым, то есть с Аристовым… это… браконьерничать. Работали мы так…
— Детали потом, — прервал его Мохов.
— Ну да. Платил он мне исправно и прилично, как мне казалось. Но тяжко мне было, два раза чуть не поймали: раз вертолетчик, другой раз участковый километров пять за мной гнался. Короче, устал я, от страха устал. Я ж в конце концов не супермен какой, да и машина моя примелькалась. Для этих дел Судов мне доверенность выписал на «Запорожец» старенький. Сказал ему об этом. Тот говорит, ну что ж, отдохни. Позвал однажды меня в гости к себе. А там девчонка у него сидела, красивая, как смертный грех. Выпили мы, конечно, потанцевали. Я девчонку обнимаю, она отвечает, я, конечно, вне себя от радости, сроду такой не было. Выпили еще. А Судов мне шепчет, давай, мол, веди ее в другую комнату. Я уже совсем захмелел, а пьяный дурной я. Одним словом, привел ее в комнату. Раздевать начал, а она как к родному, а когда раздел уже, она вдруг отбиваться, а я ошалел, руки ей выкручиваю, она кусаться, да больно так, я ей по щекам дал, наверное, сильно, она как заорет. Тут Судов вбегает. Ай-я-яй, говорит. Изнасиловать хотел, иди, Маша, заявляй в милицию. Не терпится мальчишке вновь в зоне побывать. И, приговаривает, посадят тебя, Гриша, посадят. Вон сколько следов на девочке оставил, да и сам весь искусанный, долго разбираться не будут. Ну, я в слезы, на колени, не губите, мол… — Лямин зажмурился и с силой помотал головой. — Даже вспоминать гадко. А он отвечает, ладно, но учти, как чуть что не так, Маня сразу в милицию, а я как свидетель пойду. Что ты меня продашь, не боюсь. Поди докажи, что я к шкуркам отношение имею… Так он меня в полный оборот и взял.
— И ты поддался на эту ловушку? — не удержался Мохов.
— А что мне оставалось, ведь все так правдоподобно было. А потом опять как ни в чем не бывало, все такой же добренький, ласковый. Извинился даже однажды за этот спектакль, сказал, сам пойми, Гриша, это работа, надо же как-то тебя на приколе держать. Я, говорит, человек поумней, посильнее всех вас, мартышек, но мне много не надо, во властелины не рвусь. Живу припеваючи, все у меня имеется, дом, квартира, машина, племянница любимая. Знаете, он все время к месту и не к месту о племяннице говорил, с такой лаской говорил, я прямо думал, вот-вот разрыдается, сю-сю-сю да сю-сю-сю, единственная, мол, моя кровинушка, все для нее одной, все для нее, родненькой. Прямо как примерный папаша, чтоб он сдох!.. И показалось мне, что и вправду он ее любит, на самом деле, а?