Без злого умысла
Шрифт:
— Вот так, — усмехнувшись, сказал он.
Парень поднимался с трудом, потирая ушибленное плечо.
— Больно, — угрюмо и зло бросил он.
— Это ничего, — ответил мужчина, — боль пройдет, а останется сила и радость борьбы. — Он повернулся к Родину. — Понял, как надо? Работайте!
Он отвернулся от ребят и с расслабленной неторопливостью направился к лавочке, где белело полотенце, стояла оранжевая спортивная сумка, высверкивала на солнце початая бутылка с минеральной водой. Видимо, почувствовав взгляд, уже подойдя к скамейке, уже потянувшись за полотенцем, он медленно повернул голову в сторону Мохова, не спеша выпрямился,
— Горазд Владимир Сергеевич? — с доброжелательной улыбкой уточнил Мохов.
— Он самый, — подтвердил Горазд, вопросительно глядя на гостя.
— Мохов, если помните. — Павел протянул руку.
— Да, да, конечно. — Горазд ответил на рукопожатие. — Встречались.
«Хорошее лицо у него, — отметил Мохов, — открытое, чуть тяжеловатое, умное. Мужское лицо».
— Извините, если помешал. — Мохов был предельно учтив.
— Да, ничего. — В глазах Горазда все еще читалось плохо скрытое недоумение.
Мохов заметил, что мальчишки перестали возиться и с любопытством поглядывали в их сторону.
— Надо бы поговорить, — сказал он и едва заметно кивнул на ребят. Горазд понял его.
— Пройдемте ко мне, — предложил он и попытался радушно улыбнуться, но не получилось, губы только дернулись кривовато. «Он растерян, нервничает, — подумал Мохов. — А впрочем, это и понятно, кому приятно лишний раз встречаться с работником милиции».
В тренерской комнатке обстановка была скромной и унылой; допотопный стол, два стула, шкаф без одной дверки. Тускло серебрились на полках два кубка, лежали неровные стопки пожелтевшей бумаги.
— Рано вы начинаете, — заметил Мохов, усаживаясь. — Я, признаться, наугад шел. И не надеялся вас застать.
— Не хватает времени, — пояснил Горазд. — Я единственный пока в техникуме преподаватель физкультуры. Мой коллега недавно уволился. Приходится работать за двоих. А мальчишки хотят еще и самбо заниматься. Я мастер спорта. Вот и предложил им, давайте с утра пораньше. Тем более это и полезно. Я считаю, вставать надо рано. День увеличивается…
Он не выглядел теперь сильным, решительным, собранным, каким казался всего несколько минут назад. Движения стали вялыми, речь тягучей. Он словно подтаял. И в глазах его все еще таилась настороженность. Мохов был слегка удивлен такой перемене, поэтому решил было немного повременить с разговором, потрепаться о пустяках, понаблюдать за Гораздом, постараться составить о нем более или менее определенное мнение. Но потом передумал, не за этим он сюда шел, цель его разговора совершенно иная. И он начал без предисловий:
— Вы в курсе, что сотрудница вашего техникума секретарь директора Светлана Григорьевна Санина попала в катастрофу и сейчас находится в больнице?
Горазд не ответил, он только кивнул нерешительно, простучав пальцами дробь по столу. Стул под ним скрипнул. Он, видимо, сильнее вжался в него. Мохов решил все-таки предоставить Горазду возможность ответить и поэтому тоже молчал. Наконец тот заговорил тихо, невнятно:
— Мы… деньги собрали, и местком матпомощь выписал… хотим купить этих, гостинцев… ну и отнести ей. — Он не выдержал, стиснул виски пальцами, кривясь лицом, проговорил: — Господи, несчастье-то какое…
— Она пока без сознания, — сказал Мохов, сделав вид, что не обратил внимания на реакцию собеседника. — Но опасность, как говорят врачи, уже миновала. Когда очнется, думаю, надо будет навестить ее.
— Да-да, безусловно, — поспешно согласился Горазд. Он отнял руки от лица, на мгновение встретился взглядом с Моховым и тут же отвел глаза. — Коллеги соберутся и навестят ее, это наша обязанность.
— Вот именно, — сказал Мохов, — обязанность.
— Я не понимаю, — вдруг встрепенулся тренер. — Почему вы пришли именно ко мне? Ваша заинтересованность мне ясна. Вы со Светланой Григорьевной в какой-то мере близкие люди. Но почему ко мне, а не к директору, не председателю месткома? Я рядовой преподаватель. И мы с ней просто коллеги. Ко всему прочему у нее есть человек, кому она дорога, почти муж, — при этих словах тренер едва заметно усмехнулся, — уважаемый, влиятельный, — он махнул рукой. — Все не о том я…
Он вздохнул, провел пальцами по лицу, откинулся на спинку стула, отстраненно уперся взглядом в шкаф.
Павел накрыл рукой вздрагивающие пальцы тренера и сказал мягко:
— Зайдите к ней непременно сами. Светлане Григорьевне будет приятно, очень ей будет приятно. Вы слышите меня? Тяжело ей сейчас, как никогда. Поймите правильно, не могу я вам всего пока сказать, не имею права, но вы должны быть там, если… Одним словом, должны. Несмотря ни на что и ни на кого.
Горазд впервые за все время беседы без опаски, без настороженности посмотрел Мохову в глаза. И смотрел долго, выискивая ответ на свой немой вопрос и, видимо, нашел, что искал. Размяк как-то сразу, улыбнулся слабо, но уже естественно, спокойно.
— Спасибо вам, честное слово, спасибо, — искренне сказал он. — Я все время чего-то боялся, боялся, что не так поймут, что неприятностей он мне доставит массу. Вы догадываетесь, о ком я. Трудно в это поверить, правда? Такой сильный, здоровый и боится. А ведь было. Я ведь всю жизнь хотел жить нормально, без нервотрепки. Спорт и я, я и спорт, и все. А вот не вышло и не выходит. Значит, нельзя так, значит, противопоказано так. Я сейчас ничего не боюсь. В конце концов мне тридцать пять и я нашел то, что искал. Я пойду к ней, сейчас же пойду и буду все время около нее, каждый день, каждый час. Я ничего не боюсь…
К началу пятиминутки он немного опоздал. Сотрудники розыска собирались без пятнадцати девять в кабинете начальника отделения, но, к счастью, самого Симонова еще не было, видимо, затянулась оперативка у начальника отдела. Все ребята были в сборе. Мохов поздоровался, кое-как отшутился на едкие замечания по поводу его долгого сна, сел на свое место в углу старинного кожаного дивана — это уже традиция, каждый сотрудник на пятиминутке занимал только свое, в первое его появление отведенное ему в кабинете начальника место. Обычно приветливый, улыбчивый, Хорев был хмур, в сторону Мохова не глядел, старательно вчитывался в неразборчивые каракули в своем блокноте («Он гений, — как-то заметил, увидев записки Хорева, Пикалов. — У всех гениев отвратительный почерк»).
Мохов коротко взглянул на Хорева, но тут же отвел глаза. Ему показалось, тот вздрогнул, ощутив на себе взгляд. «И ведь точно, вздрогнул, — подумал Мохов. — Он сейчас настроен только на меня». Ему захотелось вдруг встать сейчас, подойти к этому нескладному, но очень симпатичному мальчишке, попросить прощения и крепко обнять его, наговорить ему на ухо каких-нибудь покаянных слов, а потом рассмеяться вместе с ним, открыто, от души. Еще мгновение, и он бы решился, не стесняясь, при всех…
Симонов вошел быстрым шагом.