Бездельник
Шрифт:
Может, минут через сорок я попадаю в лес. Еще тише, еще холоднее. Снега не так много, как я боялся, да и ноги все равно уже промокли. Птицы нежно пересвистываются-переговариваются, деревья аккуратно постукивают дробью трелей и свистяще скрипят. Я стараюсь не задевать веток, дабы не обрушить чудесный снежок, лежащий на них. Стараюсь не тревожить красоты, ничего не нарушать. Вдруг Природа осталась чрезвычайно довольной своим искусством, а я все испорчу?.. На ветке сидит белка, крупная и серая. Привет! Она что-то сжимает в лапках, сосредоточившись на трапезе. Будьте здоровы, детки леса! Я иду здесь неторопливо, всматриваюсь в окрестности, прислушиваюсь, пытаюсь рассмотреть, например, где же стучит дятел. Наконец преодолеваю последний подъем и выхожу на естественную природную смотровую площадку: продуваемый обрыв, под ногами
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
Загремит топор,
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
Через те скалы,
Где носились лишь туманы
Да цари-орлы!
Люди хитры...
А солнце пока хорошенько меня согревает. И вот уже скольжу на корточках по огромной ледяной корке вниз и, чтобы не улететь в бездну, врезаюсь ногами в ель. Выбрав на "полке" местечко получше, развожу огонь. Ничего особенного - просто костерок. Выдумываю, что сжигаю в весеннем воздухе духов города. Становится еще теплее, теперь - совсем хорошо. В груди дрожит в нетерпении жизнь, желая стать всем тем, что ее окружает и радоваться с этим неразлучно. Рядом блестит оттаявшая от огня и солнца, увитая корнями сосен глина проталин. Сверху падают капли, с брызгами разбиваясь о лед. Все ожило и спешит, словно боясь не успеть, и раздаривая силы с щедростью. Все дышит, ликует и светится...
Полчаса - костер потух. Что ж, заваливаю его кусками замерзшего снега, карабкаюсь обратно, хватаясь за ветки, и еще некоторое время сижу с южной стороны на выступе в скале и смотрю в ту сторону, где за тайгой извечно течет Великая река. В голове много мыслей, но я специально ничего не записываю - они хороши в своей сиютности, и это прекрасно.
Теперь я бреду обратно, на выходе из леса меня встречает, возможно, та же белка. "Ну что, - говорю ей, - товарищ белка, какие новости? О чем говорит беличье радио? Поведай мне лесные вести..." Белка пыхтит и прерывисто упрыгивает в чащу. "Пока!"
Я негу люблю,
Юность люблю,
Радость люблю
И солнце.
Жребий мой -- быть
В солнечный свет
И в красоту
Влюблённой.
О, Сапфо! Твоя поэзия почти так же прекрасна, как поэзия природы! Ох, друзья, нужно всегда оставлять немного времени для чистой радости!..
По пути обратно я покупаю гречку, хлеб на завтра и полпятницы, а еще - перловку и самые дешевые сосиски для Рэкса и его команды. Надеюсь, они это съедят, потому что денег у меня теперь осталось только на обратную дорогу. Прихожу домой, ставлю сушиться кроссовки, переобуваюсь в старые дачные ботинки, что на размер меньше и и начинаю варить перловку. Сосиски потом брошу туда же, выбора нет. Обедаю хлебом с чаем и принимаюсь стругать лопатки. Первая выходит после долгих мучений совсем неуклюжая, но милая сердцу. Вторую уже не так стыдно обменять на деньги. Пока готовится собачье варево - добиваю Игоря и слово о его Полку, потом псы довольные, хрум-хрум. До блеска начищаю кастрюлю, банька топится. Уже закат, гречка бурлит, чай готов. Съедаю полпорции, потом хорошенько отмываюсь, парюсь и только тогда проглатываю остатки. Звоню младшему брату (он теперь тоже студент), узнаю последние вести и убеждаюсь в том, что родители приедут в пятницу вечером; прошу обо мне ни слова, он все понимает - свой в доску. Довольный - черкаю в блокноте и ложусь спать. Хорошо...
За четверг я настолярничал еще две ложки и две лопатки. Воистину отличная работа. Осталось только довести в городе все это дело до ума и покрыть моим хитрым лаком. В пятницу я проснулся, позавтракал, хорошенько посидел на улице, потом прибрался предельно чисто, как могу. Попрощался, и вот уже мчусь на трехчасовой обратно в город, где до вечера скитаюсь по улицам и мыслям, и тогда только прихожу-таки домой и, почистившись, отужинав деревенскими гречкой и остатками хлеба, чудесно завершаю день в прекрасной компании Брубека и Розового Флойда.
В субботу доделываю утварь и выкладываю на аукцион...
Воскресенье. Утром будит звонком тот же мужик из центра, в итоге я снабжаю его теперь еще и двумя лопатками, а он вдобавок интересуется, могу ли я сделать пару подсвечников. Мысленно вспомнив школьные уроки труда - соглашаюсь. Остаток дня вылизываю квартиру (хренова домохозяйка, утихомириваю совесть) и ищу способ выкрутиться и все-таки изготовить обещанное. Вечером возвращаются родители и брат. Неловко. Пытаюсь черкать в блокноте - ничего не выходит. Тихо и виновато, как побитая дворняга почитываю (то одно, то другое, ничего не идет), в итоге - ложусь спать.
Так и прошла неделя.
***
Честно говоря, так быстро редко кто покупает - кому вообще это нужно? Посему решаю держаться за этого мужика. В кои-то веки вторую неделю подряд есть деньги... На самом деле я пробовал работать в других местах: в книжном магазине и в том чаду творческой молодежи, слушая эти вечные: "я его люблю/ а он меня - нет/ пойду утоплюсь в синем море.../ ...я сижу в сортире/ и трубочку курю/ жизнь моя проходит/ а я все равно курю..." или: "трагически эксгумированный изувер/ пожирает эклектический неон трансгрессии в интервенции ртутных капель коммуны Амор Фати/ эксплицирующей содомический варьете на вылете циановой капсулы Дебюсси...", но хватало меня не на долго. Скорее всего, я просто невероятно ленив и слишком тону в своем любительском самоанализе (уровень "дилетант").
Для того, чтобы выполнить заказ - мне нужен был токарный станок. Вчера я все-таки каким-то чудом выбил себе рабочее место: в гаражах нижнего академгородка есть небольшой завод; хотя, это даже скорее не завод, а просто несколько цехов со своим производством. Мне разрешили поработать в одном из них до двенадцати утра с условием, что я все уберу, приду со своими инструментами и материалами, и еще разгребу какой-то мусор на хоз. дворе. Я понимаю, что, скорее всего, это одноразовая акция, но хочется верить, что это не так. Беру все необходимое и на заре мчусь вместе с рабочим людом совершать свое скромное ремесло. Руки все помнят (кто бы мог подумать, что мне это когда-нибудь пригодится?), поэтому я успеваю выполнить работу в срок. Выходит сносно, дома залакирую и готово.
Выполнив уговор, иду на остановку мимо автостоянки с огромным количеством автомобильных трупов, потом направо вдоль забора дендрария, через дорогу от института леса - вот и пришли. На мой взгляд, остановка одна из живописнейших: рядом недостроенная церковь, за ней - обрыв и Великая река, дальше - бескрайние горы, обрамляющие ее. И как всегда кажется, будто они ненастоящие, будто это творение Рериха или, конечно, Каратанова. И как всегда - ветер. Сколько раз я бывал здесь в истязании, когда мне было слишком невыносимо, когда была слишком тяжела эта чертова ионова тоска или делирий Ти-Жана - называйте как хотите, мне все равно; и единственным якорем оставались те, кому ты все еще не в состоянии нанести этот слишком подлый удар; поэтому продолжаешь стоять и, чуть позже, поворачиваешь назад. И это естественно не объясняет, почему все устроено так беспощадно глупо, почему все так невероятно горько и совершенно не поддается пониманию. И нет нигде решения, нет спасения - только не говорите мне о боге, не надо. "Он падал спьяну, утыкаясь головой в их столы, и они не убили его, когда он очень хотел, чтобы его убили, когда смерть была единственным выходом" - изо дня в день. Как же с этим жить?
А потом ты делаешь еще один шаг назад, и все становится только фарсом и лицемерием, и теперь тебе еще хуже, хотя казалось бы - куда. И нет способа от себя скрыться, нет м'очи перестать думать, остановить эту кружащую свору пустых, но таких тягостных и убивающих мыслей; не сбежишь от этой муки, и негде взять сил. Нет здесь и вашей романтики, исключительности, упоенного самолюбования и подобной ереси, здесь только боль, невыносимая и неизбывная. "Никак не растолковать ее непьющим невеждам, обвиняющим пьющих в безответственности".