Бездельник
Шрифт:
Шурша жухлой травой, я двинулся еще правее, в гору по размытой глубокой колее и вышел к спрятанным в деревьях и под землей двум бетонным резервуарам - если не знаешь, что они там есть, то почти наверняка не заметишь. Неизвестно, сколько лет они уже находятся здесь, и использовались ли они когда-то по своему назначению (едва ли). Скорее всего, это объекты гражданской обороны, которые должны были отвечать за пожаробезопасность, и искусственное озеро тоже явно связано с ними. Они удивительно хорошо научились вписываться в окружающую действительность - высшее проявление маскировки. Поросшие мхом, деревьями, кустами и муравейниками, полуразрушенные, они пробуждают воспоминания о далеких исчезнувших цивилизациях;
Я посильнее захлопнул полы плаща и сел в более-менее сухое место, облокотившись спиной о сосну. Как прекрасен запах хвойного леса во время дождя. А сколько запахов иных земель мне не знакомы? Внизу раскинулось бескрайнее одеяло леса, над ним - по-левитановски насыщенное небо (Исаака Ильича природа явно считала своим, подпуская так близко). Людские жилища выдают себя лишь столбиками дыма, постукиванием топоров и пунктирным покрикиванием пил. Ну и собаки не отстают. Дождь перестал, солнце, отражаясь во всех этих каплях, было поистине великим. И я сидел себе, осознавая свою, может, сперва и неприметную причастность ко всему этому. Я сидел себе, понимал и наблюдал единение.
Потом, чтобы не заболеть, я сбежал, поскальзываясь, вниз с горы и дальше, пока позволяло дыхание.
Вернувшись, я заварил чай и писал стихи, и они мне казались жалкими.
Я не находил в себе сил уехать, или не находил в себе сил более переносить одиночество, поэтому пятничным вечером встретил родителей и брата робким взмахом руки и такой же робкой улыбкой, после чего - переместился из бани в дом. За ужином отец рассказал о возможном возвращении статьи за тунеядство - намек ясен. Брат сообщил, что снова пришли повестки, но я слишком неуловимый бездельник. Я никому не хочу причинять неудобств и потому удаляюсь в свою паучью комнату.
На выходных каждый занят своим делом - я занят тем, что стараюсь никому не мешать. Проверяю, чего стоит поэт Багрицкий. Тем не менее - мы все-таки строим с отцом дровяник. "Высокий, чтобы ты не бился головой".
В воскресенье природа перестала быть дружелюбной. Стоял до ломоты в висках густой кисельный воздух. К вечеру поднялся сильный ветер, словно прогоняющий и без того уезжавших нас. Мы ехали по трассе, вдалеке среди серой мглы громоздился труп города. Вокруг полыхали холмы, подступая к нему вплотную, и зияя черными дырами дымящих кратеров, даже в машине чувствовался этот запах, и было нечем дышать. Никто не боролся с огнем, не было ни пожарных, ни местных жителей - ни души. Город совершал самосожжение. Пламя отражалось в окнах и потому казалось, будто пылают уже и здания. На месте черной пустоши зелень родится раньше.
Ветер глухими ударами колотил в борта машины, едва нас не переворачивая. Все вокруг сжималось в одну большую серую точку. Брат показал на сгоревший автобус, одиноко тлеющий в поле. Мы едем на кладбище - сегодня Родительский день. Широкая разбитая трасса теперь высечена вдоль заводов и огромного количества полуразложившихся бетонных недостроев. Провода, асфальт, бетон и трубы. Вены теплотрасс. Здесь нет ни одного дерева, сплошная пустошь маслянистой земли, все отравлено на веки. Из последних сил сияет завод "Coca-Cola". Рядом с ним - огромный пустырь с бессчетным количеством останков некогда веселых грузовиков, развозивших их продукцию. На дороге мы видим совсем недавнюю аварию. Раскуроченные автомобили стоят пустые среди битого стекла и не видно никого близ них.
Сворачиваем на кладбище - бескрайнее, теряющееся за горизонтом. Вокруг огромное множество лавок, торгующих камнем, венками и прочим. Ветер уносит все это, многие торговцы сворачиваются и уезжают. И вот мы на месте. Здесь мой дед и прабабушка. Убираем мусор и наводим порядок. Слишком пасмурно, ветер неумолим. За низким сетчатым забором стоят многоквартирные дома - в паре километров отсюда - и ни в одном окне не горит свет, где же кончается кладбище?
В небе птица тщетно борется с ветром. Я смотрю на своего брата, он рядом - серьезный, в своей неизменной кепке с вьющимися из-под нее светлыми волосами. Я смотрю на него и вижу великого человека.
Не нужно больше слов. В моих венах бегут чернила. Я держу в руках дешевую ручку, в ней почти кончилась паста, на стенках стержня рябят черные капли - это все я.
Я буду верить в добро - во всеобъемлющую красоту, ее доля есть даже в самом уродливом и страшном, и есть всегда; она - все то простое, искреннее и чистое, чего нам так не хватает и чего мы сами того не понимая так жаждем. Вот и все - ни слова больше.
Часть II: Лето
То был День России, повсюду шатались эти пьяные рожи с маленькими флажками в руках, их ревущие дети и истеричные жены скитались где-то окрест. Ровно так же скитался их взгляд. Не хватает только беретов, крестов и мандаринов, и тогда уже не важен повод для праздника - мы всегда готовы, нас не застать врасплох. Впрочем, повод не важен и сейчас.
Мы неслись в полуночной темени сквозь центр. Теперь у моего Приятеля иномарка, многое изменилось за эти пару лет - с тех пор как я вроде бы выпустился, уж и не совсем понимаю, что столкнуло нас сегодня вновь. Может быть то, что я все последнее время практически ни с кем не общался? Или это какой-то случайный порыв, случайная конвульсия? Дружба осталась там же, где и нечто, что было когда-то нами, нечто, чем были когда-то мы... Еще я пьян, впервые за долгий срок. Что же это такое.
Огни фонарей расплывались на лобовом стекле моих глаз спрутами цвета прокисшего молока; и вдруг взрывами забили со всех сторон цветные вспышки, со всех этих блядских фронтов - яркие размазанные пятна - женский голос возопил из репродукторов, наводнив улицы - ни слова не разобрать; все кругом помешались в окончательной одури: ликуют, захлебываясь нечеловеческим смехом, отдаваясь всепоглощающему веселью - неузнанной грани безумия - что так редко отрывает от "дел". "Телу конец - зато душа поет" - сорокоуст по унынию и благовест мнимых смыслов. "Мне кажется, если бы Адольф Гитлер еще коптил небо, он бы получил массу удовольствия от нынешней обстановки..." И я одурел вместе со всеми - теперь не один.
Мы в окружении! Мы в окружении! Пивная бутылка разлетелась о толпу. И тут же стало страшно: кто это сделал? Это не мог быть я, ведь моя душонка слишком труслива для этого и жалка... чертов дух лукавый, точно так! Что же это? А Приятель тем временем сначала машинально ржал, а потом тоже заразился страхом и теперь уже орал: "Ты че, Ганьшин, рехнулся, идиот, ты че наделал!.." "Да сам не знаю что это, это не я!.." - перебивал мой голос в ответ, тем временем машина разразилась вопящей войной, как будто рвалась изнутри снарядами, уж лучше бы было так...
Это стало уже невозможно более выносить: посреди взгромоздившегося над депо моста, я отстегнул ремень и едва не выпрыгнул. С визгом Приятель остановил машину, из-за чего я приложился со всего маху лицом о панель. И дезертировал, ошарашенный и напуганный всем этим дерьмом вокруг. "Заткнись и на хер иди, ублюдок!.. Заткнись!.." Под эти вопли Приятеля и автомобильный рев я преодолел заграждение и поплелся в сторону дома. За спиной все так же молотил кулаками в ночное небо фейерверк: центр города искрил и пылал в огне. Как всегда - нет денег. Как всегда - все испортил. Теперь еще и начинает тошнить.