Бездельник
Шрифт:
– "Там, на пристанционном пруду, на ОКОЛОСТАНЦИОННОМ пруду..."
– Так точно. "Я сам вырою себе могилу. Зеленая вода и "Белый кролик"..." Достигнув водного препятствия, он не думая бросился преодолевать его вплавь. Менты же, явно охерев от невероятности происходящего и абсурдности человеческого существования, решили прекратить преследование. А наш друг проснулся утром здесь, на Острове, в кустах недалеко от рамп и очень обрадовался, обнаружив в рюкзаке емкость с пивным напитком в количестве одна штука...
– Вот же жесть, - смеюсь я, - как в кино...
– Причем он даже
– Ну-ну.
– Да я бы тоже не поверил, но коза в том, что мне эту историю рассказали несколько независимых людей...
– Надежный источник.
– теперь и я говорю тоном сыщика.
– Так точно.
– отвечает брат.
Мы минуем пешеходный мост. Из-за спины доносится плач баяна, то и дело вылетают велосипедисты. "Я останавливался перед шарманщиком, который переплавлял в медяки вечернюю меланхолию". Солнце заливает все вокруг абрикосовым светом. Сворачиваем направо. В заводи с остатков старого пирса прыгают в воду дети. Мы дружно приходим к выводу, что ни у кого из нас смелости бы не хватило. Однако если вспомнить, как братец в детстве падал с гаражей или сжигал лицо порохом, а потом ему в больнице выковыривали из-под век остатки бровей, станет ясно, что кое-кто все же лукавит, или, во всяком случае, прибедняется...
Один из этих детей, самый толстый мальчик, спрыгивает. В результате на водной глади образуется яма. Мать прыгуна, как оказалось, загорала неподалеку, и теперь она с яростной нежностью подзывает его к себе:
– Сюда подошел, БЫСТРО!
– Иду, мам...
– рефлекторно отзывается толстячок и, выплыв, шлепает по гальке.
Однако следом в нем просыпаются не дюжие самосознание и святое чувство бунта: крикнув матери "не пойду!", он начинает убегать, но при этом - отдаляясь не слишком далеко, откровенно над ней издеваясь.
– Сюда подошел, че ты ссышься! Ничего я тебе не сделаю!
– Не пойду!
– настаивает сынок.
Терпение матери рушится:
– Иди сюда, СУКА!
– Не пойду!
– кричит мальчуган в последний раз, с разбегу падает в воду и кролем обращается в неистовое бегство. Мать орет вслед слова любви и обожания, гарантируя сыну неминуемые проблемы дома...
Мы выходим к Великой Реке, стараясь не наступить на вездесущих сусликов. Все-таки очень хорошо, что у нас в городе есть это место - пораженные раком легкие.
Вот и берег. Рыбак стоит в болотниках по пояс в воде. Пахнет тиной. На примятой траве хрустят принесенные Енисеем водоросли. Шумя галькой, мы бредем дальше по течению.
От берега отколот небольшой островок. Река ласково обнимает его, поэтому путь наш лежит через ее неглубокий рукав.
– Можно перейти вброд.
– сказал я и осекся.
– В лёт, давай.
Переминаюсь пару минут.
– Да что-то лучше в другой раз... Неохота мне потом носки на мокрые ноги надевать...
– нелепо отбрехиваюсь я, от чего-то не в силах преодолеть какой-то заслон внутри, что-то мешает.
– Я старый...
– Да че ты, старый-старый... какой ты, нахрен, старый, достал уже!..
– умело занудил мой брат.
– Че тебе мешает, кого ты боишься?!.. Тут делов-то...
Я плюнул, разулся, положил носки в карман и с кедами в руках стал бороздить реку.
Брат рассмеялся и теперь проделывал то же самое. Вода ледяная, но хотя бы не сильно глубоко - чуть выше колена, а вот течение упорно норовит унести с собой. Когда мы подходим к неизведанным землям, ступни уже вопят о пощаде - камни на дне слишком настойчивы. Достигнув берега, я сажусь, отряхиваю ступни и надеваю кеды на босу ногу (сегодня это не туфли и не босса нова).
– Меня раза два чуть не смыло!
– с легким испугом смеется брат.
– Два кретина!
– смеюсь в ответ.
Теперь мы снова шумим галькой. Достигнув другого конца островка - разглядываем вдалеке на том берегу баржи, буксиры и речной порт, развалившись у воды - красивая жизнь. По реке то и дело с нарастающим гулом разной высоты проходят суда: от моторных лодок и до гораздо более крупных.
– Это что за адские штуки?
– спрашивает меня брат.
– Ты что, это портовые краны, ты их не видел никогда что ли? У нас же из окна их можно рассмотреть, причем с твоим зрением - даже без бинокля.
– Первый раз вижу, опасные ребята.
Вдоль берега валяется прибитый водой мусор, не слишком много, но все-таки. Хотя чего я ждал: ведь всем давно известно, даже как-то НЕЛОВКО ОБ ЭТОМ ГОВОРИТЬ - что нет ни одного побережья, не знакомого с человеком подобным образом, а уж если взглянуть на дно...
Возвращаясь обратно по внутренней стороне островка, мы видим спящую как ни в чем не бывало в тени единственного дерева позади кустов собаку. Услышав нас, она все-таки просыпается, медленно встает и теперь опасливо наблюдает. Камни ее ложа приняли форму тела их владелицы. Оказавшись совсем дикой - гладиться не дается. Мы прозвали ее Аборигеном, а потом вновь разулись, ломая ноги, перешли реку и двинули обратно в прохладе зарослей облепихи. Справа чернело месиво высохшей заводи. Небо давила густая синь.
В супермаркете недалеко от дома покупаем немного еды. Начинает снова накрапывать дождь. Мой брат не только лучший сыщик, но и метеоролог: "Хм... душно - будет гроза..." - с важным видом сообщает он.
Когда мы вошли во двор, то увидели около последнего подъезда лежащую на асфальте женщину с черным пакетом в руках. От нее не пахло перегаром, только немного грязью немытых ног и засаленного сарафана. Мы попытались помочь ей встать, но получилось лишь усадить на бордюр. Никто из нас не помнил, как вызвать "скорую" с мобильного, и брат побежал до дома, где был домашний телефон.
Женщина, полурыдая, заторможенным голосом рассказывает, как она сначала подралась со свекровью (на вид пострадавшей было лет шестьдесят, сколько же тогда свекрови?), а потом угодила под машину, и что спина у нее болит, и только не бросайте меня, пожалуйста... "Скажите, ведь я хорошая? Хорошая же?.." - и в слезы. Твою-то мать, зачем ты так? "Все мы хорошие".
– отвечаю я, не зная что и сказать. А что тут, собственно, скажешь? Может те, кто быстрым шагом проходят мимо нас, как раз таки сведущи? вне зависимости от количества отвращения на их лицах?..