Бездна. Первые после бога
Шрифт:
Володя скосил глаза. На тумбочке в авоське лежали апельсины. В Мурманске – чудо редкое! Как потом узнал Володя, подводники выпросили пару килограммов у моряков американского транспорта, пришедшего с конвоем.
Хотелось пить. В этот момент стукнула дверь и вошла медсестра.
– Как себя чувствуешь, ранбольной?
– Пить, – прошептал Володя пересохшими губами. Медсестра поднесла к его рту носик чайника, и Володя, припав к нему, выпил едва ли не половину. Он пил бы еще, но медсестра больше не дала:
– Хватит, хватит.
– Где я?
– В
Медсестра ловко сделала укол, а потом поднесла Володе таблетку – он с трудом ее проглотил.
– Где же тебя так простыть угораздило?
– В море смыло. Пока вытащили – простыл.
– Ох, несчастье какое! Ну, ничего, отлежишься в тепле, подлечишься. Давай я тебе апельсин очищу.
Медсестра ловко сняла с апельсина кожуру и стала подносить ломтики ко рту Володи. От апельсина пошел одуряющий запах, и почему-то сразу вспомнились Новый год, елка, салат «оливье», шампанское, апельсины и грохот фейерверков за окном.
Володя с трудом одолел апельсин.
– Вы возьмите пару апельсинов домой, детишек угостите.
– Что ты, милок! Тебе самому они нужны! Ешь, поправляйся.
– Ваши детишки давно, наверное, апельсинов не ели, а мне все не съесть.
– Ну, если так…
Медсестра сунула пару апельсинов в карман и ушла.
Вскоре заявился доктор – в белом халате поверх флотской формы. Деревянным стетоскопом он прослушал легкие Володи, простучал и покачал головой:
– Повезло тебе, парень. Я уж было думал – не жилец ты.
– Что, все так плохо?
– При поступлении было хуже, так что будем надеяться.
И потянулись нудные госпитальные дни. Еще дважды к нему заходил Сашка – сказал, что вместо заболевшего Володи им на время с лодки, стоявшей на ремонте, дали другого торпедиста. По всему выходило – скоро новый поход, ведь лодку забункеровали.
– Так что если не приду – не обижайся. Значит, в море ушли.
– Я понимаю, служба.
Ближе к вечеру неожиданно для Володи пришел командир лодки. Поздоровавшись, он присел на стул.
– Как ты?
– Иду на поправку.
– Это хорошо. Замполит на нового старпома в штаб стукнул о происшествии, дескать – халатность.
– Меня волной с палубы случайно смыло. Сам виноват – не привязался.
– Молодец, сам понял. Если кто из штаба придет, так и говори.
– Не мальчик, понимаю. Зачем лишние неприятности?
– Да, я насчет глубоководной торпедной стрельбы… Ты практику имел?
– Чисто теоретически. Я же на Балтике воевал, а там глубины сам знаешь какие. В училище рассказывали.
– А я вот в первый раз стрелял с твоей подачи. Получилось. Лодку подремонтировали. На легком корпусе пробоин от осколков глубинных бомб полно, ну да на скорость они не влияют.
Командир вытащил из кармана шинели пару шоколадок и положил их на тумбочку.
– Выздоравливай. Хороший ты мужик, жаль, что раньше не познакомились. Я постараюсь тебя из рядовых вытащить, на рули хотя бы посадить.
– Вместо боцмана?
– Рулевой-то нужен, да и посоветоваться, если припрет, будет не с кем. Дальше-то, после войны, как жить думаешь?
– Не знаю, не думал еще. Немца одолеть надо.
– Одолеем. После Курска немец уже не тот. Силен, слов нет, но не тот. И новинки постоянно появляются. Недавно наши столкнулись с акустической торпедой – по шуму винтов наводится. Немцы дали залп двумя торпедами по тральщику. Тот успел увернуться, думали – пронесло. А торпеды циркуляцию выписали – и в корму ему. «Коробочка» пополам и развалилась. Это в Карском море было, мне знакомый командир миноносца вчера рассказал – он людей из воды поднимал. Из всего экипажа в живых только двое и остались.
– На каждый хитрый болт всегда найдется гайка с левой резьбой.
– Это как? Я не понял.
– Если обнаружил пуск торпеды, сойди с ее курса и тут же двигатели глуши. Не ход, а именно дизеля. Такие торпеды идут на шум винтов или звук работающего двигателя. Заглушил двигатель – торпеда мимо пройдет. Для них звук – что для магнита железо. Потом выждать минуты четыре-пять, и все дела.
– Не знал. Наши пока ни одной такой торпеды не захватили, чтобы устройство изучить. Говорят, на них самоликвидаторы стоят.
– Конечно, немцы свои секреты берегут.
– За подсказку спасибо, выздоравливай. Ну, будь!
У Володи уже от уколов болели предплечья и ягодицы – даже сидеть было тяжело. Но ему очень хотелось выздороветь, вернуться на лодку. За то время, что он служил на ней, лодка стала почти родным домом. У других подводников были дома, семьи – пусть и далеко. Они получали письма, их души согревало сознание, что дома ждут родные, переживают за них. А у него не было никого, только сослуживцы и лодка. Но даже с подводниками, с которыми ходил вместе в боевые походы и вместе с ними рисковал, Владимир не мог толком сдружиться – мешала какая-то невидимая стена. Будучи из другого времени, из другого мира, он не мог открыться им в полной мере. Ему приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не сказать лишнего, не привлечь внимание, не вызвать подозрения.
И еще одно угнетало. Подводники жили честно, по своим документам. А он все время подспудно побаивался, что его обман раскроется. Конечно, ничего противозаконного он не совершал и воевал не хуже других, но как это объяснить НКВД или Смершу? Раз живешь под чужой фамилией и с документами погибшего, стало быть, есть что скрывать. А не враг ли ты, не немецкий или финский шпион, умело маскирующийся под краснофлотца? Володя как-то поймал себя на мысли, что обходит радиостанцию стороной. Ведь для любого шпиона связь – это важнейшая сторона работы. Добыл сведения – передай, иначе они устареют и будут никому не нужны. А передать что-то с подлодки можно было только по рации. Как-то даже радист с «малютки» обиделся на него.