Безголовое дитё
Шрифт:
– Светочка, что случилось?! Открой! Открой дверь!
Я открыла глаза. Было темно. Паутина и паук исчезли. Только дверь ходила ходуном, и Лидия Аксентьевна продолжала звать меня испуганным голосом.
Спрыгнув с кровати, я подбежала к двери и стала кричать в замочную скважину:
– Каравул! Каравул! Заберите меня, я больше не буду тут ночувать! Я боюсь его!
– Успокойся, Светочка, – голос Лидии Аксентьевны звучал ласково, но властно и я стала сдерживать свой крик. – Подожди, я сейчас тебя открою, у меня есть запасной ключ, сейчас я его найду и
Её шаги удалились, а я грудью прижалась к двери, боясь оглянуться в комнату. Наконец я оказалась в объятиях хозяйки.
– Ой, да ты сидишь в полной темноте! – удивилась Лидия Аксентьевна, – Ну успокойся. Пойдём ко мне, и ты расскажешь, что тебя так напугало.
Она взяла меня на руки и понесла по тёмному коридору к себе в комнату. Тут было светло, горели две керосиновые лампы, одна посредине большого круглого стола, другая на тумбочке у кровати. Уложив меня на кровать, она гладила мой лобик, плечи, грудь и приговаривала:
– Всё, всё, Светочка, ты со мной, ничего не бойся. Рассказывай, кого ты так испугалась.
– Т-там в углу паук, он смотрел на меня, он хотел меня забрать, пок-кусать! Он т-такой большой, с-с волосатыми лапами.
– Паук? Большой? Разве они бывают большие? Паучки в доме это хорошо. Они кусают только мух. Поэтому они даже полезны. На вот тебе книжку, посмотри картинки. А я налью тебе чайку, пока он не остыл.
Лидия Аксентьевна подошла к столу, стала наливать чай в красивую чашку с розочками, а я взяла книжку, которая лежала тут же на тумбочке. В ней были смешные картинки. Разглядывая их, я постепенно успокаивалась, и даже стала хихикать. Особенно меня рассмешил человечек с деревянными ногами-палками, палки упирались в огромные блестящие галоши. Человечек шагал по луже, брызги летели в разные стороны, а сам он смеялся, раскрыв рот. Косые чёрные полоски по рисунку изображали дождь.
– Пришла в себя? Больше не страшно? Ну-ка, что тебя так рассмешило? – Лидия Аксентьевна поставила на тумбочку чашку и блюдце с пряниками, заглянула в книжку, – А-а, "Окна Роста"? Это плакаты Маяковского. Галоши рекламировал.
Не поняв ни единого слова, я спросила:
– А кто он? Почему у него деревянные ноги? Он инвалид? Ему немцы ноги отстрелили?
– Нет. Это просто реклама. А нарисовал её Маяковский – наш великий поэт.
– А что такое поэт?
– Не что, а кто. Это такой талантливый человек, который пишет стихи. Вот видишь, под рисунком стишок напечатан? « Дождик, дождь – впустую льёшь, я не выйду без галош. С помощью резинотреста мне везде сухое место». А ты знаешь какие-нибудь стихи?
– Знаю. Мы во дворе всегда кричим стихи.
– Кричите? Это же какие?
И я закричала:
– На златом крыльце сидели
Царь-царевич, король-королевич,
Сапожник, портной.
Кто ты будешь такой?
– Это не стихи, Светочка. Это считалки. Они тоже сочиняются в рифму. Как-нибудь я почитаю тебе настоящие стихи. Прежде всего, Пушкина. Слыхала о Пушкине?
– Ага, Бабуня говорила, что он, этот Пушкин, всегда стоит у нас на Приморском бульваре. Только я с ним незнакома.
– Ну, так я тебя как-нибудь с ним познакомлю, – засмеялась Лидия Аксентьевна.
– Он шо, здесь живёт, в Кировограде? – удивилась я.
– Он, Светочка, давным-давно умер. Но при жизни бывал тут.
– А как же мы с ним познакомимся, раз он умер?
– Я познакомлю тебя с его стихами, с его сказками, с его поэмами. Это даже больше, чем знать человека лично.
– Лида Акс… Аксе…
– Можешь называть меня тётя Лида. Это студенты должны обращаться ко мне по отчеству. А мы с тобой соседки, знакомы уже целый месяц, так что давай попроще. Лады?
Я пила сладкий ароматный чай с пряниками. Несмотря на поздний вечер в комнате было светло и уютно. Пахло мятой и ромашкой. Бабуня тоже заваривала такой чай. Тётя Лида говорила со мной, как будто я уже совсем взрослый человек.
Утром проснулась в своей кровати и первым долгом посмотрела в угол, где жил паук. Угол был пуст, ни паутины, ни паука. Мама жарила картошку на буржуйке. Почувствовав, что я проснулась, бросилась ко мне, прижала к своей груди, расцеловала, потом взяла мою мордочку в ладони и ласково посмотрела мне в глаза.
– Ветунечка, родненькая моя курнопелечка, прости свою мамку, дурёху несчастную. Я никогда больше не оставлю тебя одну в темноте. Буду каждый вечер брать тебя с собой на работу в театр, на репетицию. А паутину я выбросила во двор. Обмотала веник тряпкой и сняла с потолка. Нет больше паука, нет, ты понимаешь, нет! И запирать на ключ не буду. Ведь ты уже взрослая, моя донечка маленькая. Ну, скажи, что ты меня прощаешь! Прощаешь, да? – её красивое лицо сморщилось и покраснело.
– А ты уезжаешь что ли? Прощаются, когда уезжают надолго.
– Нет, нет. Куда ж я от тебя уеду? Прощать, значит больше не обижаться. Скажи, что ты на меня не обижаешься.
Я молчала. Думала, глядя на маму. И вроде совсем не обижалась на неё. Но, наверное, обида всё же пряталась во мне, где-то глубоко-глубоко, а мама своим взглядом взяла и вытащила из меня эту затаённую обиду. Облегчённо вздохнув, я нашла её мизинец, зацепила своим мизинцем и торжественно произнесла:
– Мири, мири навсегда, кто поссорится – свинья! А ещё я знаю стих! Дождик, дождь! Впустую льёшь, я не выйду без галош! С помощью резинки треска мне везде сухое место!
– Значит, когда трещат резинки, то получается сухое место? – засмеялась мама.
– Ну, наверно. Так сочинил поэт. Он нарисовал дождик и смешного дядю. У дяди ноги-деревяшки, засунутые в блестящие галоши. Ноги у него трещат, а галоши резиновые. Он бежит по лужам и смеётся. Ты не знаешь, это у тёти Лиды в книжке, она сама мне прочитала.
– А-а, теперь понятно. Ветуня, у тебя, оказывается, хорошая память, – мама как-то по-новому посмотрела на меня. – Значит, будем учить стихи и читать сказки. Только я думаю, что там написано не "резинки треска", а "Резино-трес-та". Это такой завод, который делает галоши. А сейчас давай быстренько умоемся, позавтракаем и на работу.