Безголовое дитё
Шрифт:
Я лежала с закрытыми глазами, притворяясь спящей. Я боялась открыть глаза и посмотреть на человека, который находился здесь рядом, в этой комнате. Ведь мама кричала, обращаясь к нему. Но он молчал. Почему он молчит? Почему не оправдывается? Может, он не виноват, и мамины вещи ещё найдутся?
– Дойти до такой низости – пропить детские вещи! Ты не мужик! Настоящие мужики кровь свою проливали, жизнь отдавали на фронте ради своих детей, ради своих жён и матерей! – мама почти визжала, захлёбываясь от рыданий. – Ты можешь себе представить хоть на минуточку, что те раненые бойцы, которых мы обслуживали в госпиталях, которые умирали у тебя на глазах от смертельных ран, могли отобрать у своего ребёнка хоть крошку хлеба? Да не то, что у своего, даже у любого беспризорника! Где мешок с мукой? Где бидон с мёдом? Отвечай, что ты молчишь? Да лучше б ты погиб на фронте, гад! По крайней мере, мы бы гордились тобой, была бы светлая память о тебе! Долбаный артист, отсиделся в тылу, брюхо нарастил, брыла до плеч. Ненавижу!
– Хватит, – вдруг раздался хриплый, но совершенно спокойный голос, – Твой пафос меня достал. Прямо Сара Бернар. Я виноват, но думаю, что у меня будет
– Иди, иди, и чтоб глаза мои тебя больше не видели. Завтра же подаю на развод. О ребёнке забудь.
Хлопнула дверь, он ушёл. Я открыла глаза. Мама стояла, облокотившись о подоконник и тихо плакала. Я подошла и обняла её колени.
– Ну и пусть идёт, он нам не нужен. Приедет Бабуня, я ей всё расскажу, она ему даст прикурить!
МЫ КВАРТИРАНТЫ
Яркий солнечный день. Мы с мамой на знакомой подводе с вещами едем из театра на квартиру. Подвода остановилась на тенистой узкой улочке у небольшого одноэтажного дома. Открылись ворота и мы заехали во двор. Из дома на широкое крыльцо вышла пожилая женщина.
– Вы Лидия Аксентьевна? – спросила мама,– Я тоже Лидия, только Петровна. Мы ваши квартиранты.
– Вот и хорошо, добро пожаловать, я вас жду. Проходите в хату. А малэньку квартирантку як звать?
– Я не кватиранка, я Света, а Бабуня меня называет Ветуня, – смущаясь, ответила я тёте.
– Квартирантка, самая настоящая. А где ж твоя Бабуня?
– Она едет в поезде. Скоро приедет, – как-то неуверенно ответила я тёте – прошло уже много времени, а Бабуня никак не доедет.
– Какие у тебя симпатичные ямочки на щёчках. А кто ж тебя так обчекрыжил? – спросила тётя, погладив меня по голове.
– Бабуня, чтоб воши не заводились.
Наша комната мне сразу понравилась. Большая и светлая. У стены между двух окон стоял огромный стол, покрытый зелёной бархатной скатертью. Справа от стола – кожаный диван с высокой спинкой, украшенной белой кружевной салфеткой. А у стенки слева стояла небольшая кроватка, застеленная голубым покрывалом. У самой двери слева я увидела маленькую чугунную печку на кривых ножках. Конечно, я не знала, что это такое. А Лидия Аксентьевна, объяснила маме, что это «буржуйка», старинная печка, но работает прекрасно, на ней можно готовить пищу и зимой обогревать комнату. Нужно только запастись дровами. Из печки торчала железная труба, верхним концом упираясь в стену почти под потолком.
В тот же вечер мама на «буржуйке» приготовила очень вкусные картофельные оладушки.
По утрам, как только мы просыпались, мама начинала петь свои гаммы. Мне эти гаммы не нравились, и я с нетерпением ждала её ухода на репетицию. По вечерам мама тоже уходила на репетицию. Я оставалась одна. Дверь она запирала на ключ. Всё утро и весь вечер я сидела на подоконнике и смотрела в окно, изучая двор. Он всегда был пуст. Слева от окна – закрытая калитка. Я смотрела на эту калитку в надежде, что сейчас она откроется и в проёме покажется моя Бабуня. Устав от бесконечного ожидания, я слезала с подоконника и бесцельно бродила по комнате. В доме царила ватная тишина. Хозяйка уходила на работу очень рано. Дом издавал какие-то звуки: тихие вздохи, шёпот, невнятное бормотание, скрип половиц. Казалось, что в доме есть ещё кто-то, там за дверью, которая находится в конце длинного тёмного коридора. Что этот «кто-то» догадывается о моём одиноком существовании и скоро, вот-вот, сейчас постучит в дверь. Моё маленькое детское сердечко громко стучало и выпрыгивало из груди. Я залезала в мою кроватку, укрывалась одеялом с головой и замирала от страха.
Однажды Лидия Аксентьевна принесла мне большой деревянный ящик с игрушками и стопку старых, замусоленных детских книжек. Сказала, что нашла это «богатство» на чердаке. Оно принадлежало её дочери Жанне, которая сейчас гостит у своей бабушки в деревне. Книжки были с картинками, и я целыми днями, сидя на диване, с интересом разглядывала их. Раньше я никогда не видела детских книжек. А Бабуня не знала детских сказок. Только на ночь вместо колыбельной она тихонько, нараспев мурлыкала мне «Козу-дерезу» и «Сороку-воровку». Поэтому я, разглядывая цветные картинки, сама придумывала истории, которые диктовала мне моя небогатая фантазия. А вот в ящике было, действительно, настоящее богатство. Среди мишек, зайцев, утят, ёжиков я нашла большую и красивую куклу. Даже сейчас, закрывая глаза, вижу её – золотые локоны, белое фарфоровое лицо с яркими розовыми щёчками, голубые глаза с длинными чёрными ресницами. На ней бледно сиреневое кружевное платье с пышными рукавами и широкой юбкой, под которой находилось ещё множество шёлковых юбочек и розовые трусики с рюшами. Ножки обуты в лаковые фиолетовые туфельки на каблучках. А ручки, что за чудо – каждый ноготок был покрашен ярко розовым лаком. Я не играла с ней, я ею любовалась, сажала её на подушку и разговаривала с ней, говорила ей самые ласковые слова, которые знала, которые говорила мне Бабуня перед сном: «Ты ж моя рыбочка, ты ж моя цацачка, ты ж моё сонэчко, моя красуня. Вот выгоним немца, и будеть наша победа! Мы с тобой пойдём на Соборную площадь кататься на качелях. А в хорошую погоду поедем на лиман, будем собирать мидии. А грязью не будем мазаться, бо у тебя царское платечко и оно замажется. Мы лучше пойдём на Дерибасовскую в Городской сад, будем кушать мороженое и задаваться перед людями. Все будут завидывать, какая у меня красивая донечка Тамила». Я назвала куклу Тамилой, она была похожа на Нилку из нашего двора. А Нилкина бабушка называла её Тамилой, это было её полное имя. До сих пор у меня хранится старая поблекшая фотография, на которой мы с Нилкой изображали жениха и невесту. Это было сразу после освобождения Одессы. По дворам стали ходить парикмахеры, лоточники с пирожками, точильщики ножей и ножниц, скрипачи и распевающие песни об Одессе баянисты. Ходили бабы с разным тряпьём, мужики, предлагающие свои услуги по ремонту квартир. Больше всех мы любили фокусников и акробатов. Как- то утром во дворе раздался крик мужика: "Спешите навсегда запечатать момент вашей жизни! Качественное фото! Недорого и быстро! Оплата по получению снимка!" Нилкина бабушка на скорую руку соорудила нам смешные наряды. На моей голове была накручена чалма из белого вафельного полотенца, надето тёмно-синее длинное платье до пят, с матросским воротником, сколотое между ног булавкой так, что получились мужские штаны. На талии брезентовый ремень с морской бляхой. Словом из меня получился, как сказала Нилкина бабушка, моряк-индус. А Нилку она нарядила невестой. В дело пошли тюлевые оконные занавески – длинная прозрачная юбка в пол, накидка на плечи, а главное – широкая фата с веночком из розовых бумажных цветов. К груди Нилка прижимала букет из бумажных роз. Кто-то умудрился вытащить из букета одну розу на проволочке и вдеть её в петлицу моего матросского воротника. Мы стоим на фоне стены, заросшей диким виноградом, и улыбаемся. Помню, что я улыбалась сквозь слёзы – мне не хотелось быть индусом, мне очень хотелось быть невестой. И что я утворила? Пока фотограф возился с фотоаппаратом, а Нилкина бабушка отошла на минутку, я незаметно расстегнула булавку, чтоб получилась юбка. А ремень перетянула бляхой на спину. В детстве я не любила этот снимок и никому не показывала. А сейчас кажется, что дороже этой фотографии у меня ничего нет. Так вот, кукла Тамила очень была похожа на мою подружку Нилку с этой фотографии. А самое удивительное – Тамила говорила слово "ма-ма". И закрывала глазки. Стоило только её наклонить и выпрямить.
ПАУК
Мама иногда выпускала меня во двор погулять. Подышать воздухом. Это бывало, когда она приходила домой после утренней репетиции. Мы обедали, потом она ложилась учить роль, а я убегала во двор. Как я теперь понимаю, двор был маленький, а тогда он казался мне большим и просторным. Он весь зарос высоким бурьяном, а вдоль забора кустилась сирень. Она уже отцвела, но очень привлекала меня. Среди густой листвы всегда чирикали воробышки, прыгая с ветки на ветку. Я часами могла сидеть под кустом и наблюдать их птичью возню. Двор был огорожен невысоким забором, в щели которого виден соседний двор. Оттуда иногда доносились детские голоса, смех, визги. Но из-за высокой травы никого не было видно.
Лидия Аксентьевна возвращалась домой поздно. Она работала в педагогическом институте. После освобождения Украины нужно было с "утра до вечера трудиться, чтоб осенью начались полноценные занятия для студентов". Я была единственной и полноправной хозяйкой двора. А когда мама, отдохнув, уходила на вечернюю репетицию и запирала меня, я опять оставалась одна. Конечно, и во дворе я была одна, но там время проходило незаметно и интересно. А в запертой комнате я остро ощущала одиночество и медленно текущее время. Я не роптала, так как мама каждый раз объясняла мне, что через месяц должен "во что бы то ни стало открыться театр", что нужно много и "продуктивно" работать "и репетировать". Эти слова действовали на меня магически, хоть я не понимала их значения. До наступления сумерек я могла вновь и вновь разглядывать книжки, возиться с игрушками, разговаривать с Тамилой. Но, когда в комнате становилось темно, я забиралась под одеяло, и ко мне приходил страх. Я боялась, что мама заработается и не придёт, что Бабуня попадёт под поезд, и я её больше не увижу. Даже закрывать глаза страшно. Казалось, кто-то незаметно подкрадётся, схватит меня и утащит в холодные, тёмные катакомбы. Я изо всех сил таращила глаза в угол потолка и старалась не мигать. Как-то днём я увидела в этом углу паутину, а в ней кто-то шевелился. Мама объяснила мне, что там живёт паучок, что он не кусается и совершенно безвреден, пусть себе живёт. Я иногда становилась в кровати на цыпочки, пытаясь лучше разглядеть его, но он, чувствуя мой взгляд, превращался в маленький чёрный комочек и замирал. А паутина после этого ещё долго дрожала. Я почти полюбила одинокого паучка, понимала, что он, кроме меня, единственное живое существо в комнате, запертой на ключ. И вот однажды, когда в комнате стемнело, я, как обычно залезла под одеяло, дрожа от страха, и стала смотреть, не мигая в угол, где жил мой паучок. Вдруг там, в углу растеклось большое бледное пятно, а в нём, сияющая серебристым светом, ажурная паутина. В центре паутины мигала маленькая чёрная точка, которая стремительно разрасталась и вскоре превратилась в большого паука. Я даже смогла разглядеть его: мордочку с блестящими чёрными глазками, пузико, как шарик, множество пушистых лапок, цепляющихся за нити паутины. Паутина вздрагивала. Казалось, что паук вот-вот оторвётся от своей паутины и упадёт мне на лицо. Я лежала в оцепенении, глядя на паука. Вдруг он резко задёргался из стороны в сторону, будто хотел оторваться от паутины. Паутина не отпускала его. Тогда он стал кружиться вправо. Сначала медленно, рывками, потом быстрее, ещё быстрее, ещё, ещё… Моё сердце в такт рывкам билось о грудную клетку, пытаясь выпрыгнуть наружу. Наконец паук снова превратился в маленькую чёрную точку. Паутина перестала светиться и угол погас. Моё сердце замерло. Меня не стало.
Утром я попросила маму убить паука. А она объяснила, что убивать пауков нельзя – плохая примета.
С тех пор каждый вечер, как только стемнеет, я с ужасом наблюдала танцы паука. Но картина каждый раз менялась. Паук то увеличивался, то уменьшался. А паутина всё больше и больше разрасталась и, опускаясь, приближалась ко мне. И вот наступил момент, когда паутина, охватив всё пространство угла вплоть до подоконника, опустилась прямо перед моим лицом. Я крепко стиснула веки, мне хотелось протянуть руки и разорвать сияющую надо мной паутину. Но холод сковал руки, ноги, живот. Осмелившись, приоткрыла глаза. Передо мной, у самого носа, висел паук, смотрел мне прямо в лицо и подмигивал одним глазом. Я заорала каким-то утробным голосом. Орала долго. Пришла в себя от громкого стука в дверь и крика Лидии Аксентьевны: