Безголовое дитё
Шрифт:
– В театр? Я боюсь, там жутко и пьяный Жорж.
– Ну что ты, Веточка, там сейчас всё по-другому. Светло, чисто, много людей и Жорж совершенно трезвый.
– Он мне уже не папа?
– Запомни, Ветуня, он всегда будет твоим папой. Только мы с ним жить не будем. Если он подойдёт к тебе, заговорит с тобой, можешь с ним общаться. Я тебе разрешаю. Конечно, если захочешь.
ТЕАТР
И началась другая жизнь. Мама завязала на моей макушке розовый атласный бант, надела на меня синий сарафан с крылышками и новые сандалики, которые
Когда мы подошли к театру, я очень заволновалась. Сердце билось так сильно и громко, вот-вот выскочит из груди и разорвётся на мелкие кусочки. Я изо всех сил стиснула мамину руку и попятилась назад.
– Ну не волнуйся, Ветуня, там тебя никто не укусит. Пошли, а то я опоздаю, – и мама подтолкнула меня к двери проходной.
Проходная театра теперь выглядела совсем не так как в ту ночь, когда мы приехали на телеге. Сторожа в тулупе не было, а на месте его топчана стоял длинный стол. За столом сидела женщина в красивом зелёном платье. И причёска – просто загляденье!
– Доброе утро, – приветливо сказала она,– Лидочка, так это и есть ваша дочурка? Какая прелесть! Как же тебя зовут, лапочка?
Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, опустила глаза и не могла произнести своё имя.
– Не стесняйся, отвечай, когда тебя спрашивают, – опять подтолкнула меня мама.
– Света, – едва слышно произнесла я, потом подняла голову и, глядя тёте в глаза, громко выкрикнула, – А Бабуня называет меня Ветуня!
– Ишь ты, как декламирует! Будет артисткой, это точно,– рассмеялась тётя, – А меня зовут Лизавета, будем знакомы.
– Ага, будем, – ответила я и улыбнулась своей новой знакомой, она мне понравилась.
– Лидочка, если хотите, пусть Светочка останется со мной.
– Спасибо, Лизавета, может потом, а сейчас я хочу познакомить её со всеми.
– Тогда скорей идите, а то Ветров уже на месте, чего- то он хмурый сегодня. Свет ставит с утра.
Мы с мамой прошли уже знакомым мне коридором на сцену. Сейчас сцена сияла ярким светом, я даже прищурилась и остановилась, схватившись за огромную тряпку, которая свисала от самого потолка до пола.
– Не трогай кулису, она пыльная, испачкаешь ручки и сарафан. Пошли в гримёрку, я буду гримироваться, а ты тихо посидишь, – мама выглянула из-за кулисы на сцену и с кем-то поздоровалась. Потом вдруг вытолкнула меня на сцену. Я выпустила из рук кулису и оказалась в симпатичном дворике, ограждённом тыном, вдоль которого росли высокие ярко-жёлтые подсолнухи. Прямо передо мной стояла беленькая хатка с крыльцом и двумя окошками. На соломенной крыше торчала белая труба, на трубе нарисован кукарекающий петух. Под окошками стояла широкая скамейка, на ней лежало вышитое полотенце, край полотенца прикрывал круглый каравай хлеба. Хлеб аппетитно блестел. Мне захотелось отломить кусочек и попробовать. Я направилась к скамейке.
– Чей ребёнок ходит по сцене? Вы что, с ума сошли?– услышала я грубый мужской голос откуда-то справа. Я обернулась на голос, и вдруг меня ослепило ярким светом, несколько солнц светили на меня из чёрной пустоты. Я зажмурила глаза и присела на корточки.
– Уберите ребёнка, опускаем задник! – кричал злой голос из темноты, – не хватало нам трупов на сцене!
Кто-то подхватил меня на руки и потащил в сторону, за хатку, и я очутилась на руках у мамы. Она унесла меня в тот красный уголок, где мы провели свою первую ночь в этом городе.
Красный уголок тоже преобразился, как и всё в этом волшебном доме под названием театр. Теперь эта комната называлась гримёркой. Слева и справа стояли столики с зеркалами, над ними горели яркие лампочки. За столиками сидели молодые хорошенькие тётеньки. На их головах красовались веночки из ярких цветов, а от веночков спадали на спину разноцветные ленты. Глядя в свои зеркала, тетеньки мазали лица розовой краской и пели песню. Голоса звучали высоко и нежно. Я узнала песню и вспомнила, как по вечерам мне пела её моя Бабуня: "Мисяць на нэби, зироньки сяють, тыхо по морю човэн плывэ". Мама села за свободный столик и, глядя на себя в зеркало, сказала:
– Ну вот, дивчата, знакомьтесь, это моя доця.
Я стояла посреди комнаты, ковыряя пол носком сандалика.
– Мама родная! Яка гарна девочка. Ну, покажись! Копия Жорж… Сколько ж ей лет?
Дивчата вскочили со своих мест, тискали меня, осматривали со всех сторон, щупали, гладили по голове, щебетали, как стая весёлых птиц, громко восхищались мной. Я как истукан стояла посреди комнаты, улыбалась и что-то бормотала себе под нос.
– Я Полина, – назвала себя круглолицая, с огромными глазами тётя и протянула мне петушка – красный леденец на палочке.
Другая тётя, назвав себя Надей, угостила меня розовым глазированным пряником. Кто-то сунул в карман сарафана несколько конфет в разноцветных фантиках.
– Шо тут за гам, а драки нет? – раздался строгий голос, и в комнату вошла высокая худющая женщина. – Это кто ж тут создаёт обстановку? – спросила она, с подозрением оглядывая меня с ног до головы.
– Познакомьтесь, Галина, это моя дочь Светлана. Извините, пришлось взять с собой, не на кого оставить.
– Так это она вышла на сцену? Ветров с утра у своём психозе, всё ему не так. Лидочка, давай я её в ложу отведу, нехай там тихонько сидит.
Галина крепко схватила меня за руку и вывела из гримёрки.
– Минут через пятнадцать дам третий звонок. Шоб все были готовы, не опаздывать мне! – захлопнула дверь и мы вышли в коридор.
Мы шли тёмными, едва освещёнными коридорами. Спустились по крутым ступенькам в тёмный подвал, потом поднялись по таким же ступенькам и оказались перед небольшой, обшарпанной дверью. Галина толкнула дверь, и я ахнула. Передо мной открылось огромное пространство, уходящее куда-то в темноту. Справа вдоль стен светились высокие окна, завешанные белыми шёлковыми занавесками, по бокам которых висели красные бархатные шторы. Слева, вдоль красной стены я увидела множество небольших белых дверей, с блестящими ручками.