Безголовое дитё
Шрифт:
– За хлебом… пока вода греется…
– Ну, так я зараз сбегаю за ней. Боже ж мой, какое счастье, какая радость!
Дворничка, вытирая руки о передник, побежала на улицу.
– Ну, веди же меня домой, Ветунечка, – женщина подталкивала меня к крыльцу. Мы уселись на ступеньках. Она гладила меня по стриженой голове, а я смотрела в её заплаканные глаза и не знала, что говорить, – Не молчи, сонэчко моё, курнопелечка моя родненькая! Как же вы выжили? Ты ждала меня? Ты рада меня видеть? Я ж твоя мама.
– Р-рада, – с гордостью произнесла я подсказанное мне слово. Я с удовольствием продемонстрировала своё последнее достижение, – А я умею ещё ласточку.
Я сползла с крыльца, стала перед женщиной в стойку "смирно", затем растопырила руки в стороны и, стоя на правой ноге, подняла левую высоко назад, стараясь не упасть. Так учил меня Борька, у него в школе были уроки физкультуры и он показывал нам во дворе разные упражнения.
– Умничка ты моя, как же ты выросла! Я же оставила тебя вот такусенькую, – она отмеряла рукой от земли примерно мне до пупка.
– Лидочка! Доченька! Жива-ая, – раздался вопль
Женщина бросилась к ней, подняла, разгладила спутанные волосы и стала целовать Бабунины глаза, щёки, губы, руки.
– Ну, всё, всё, мы вместе. Я нашла вас, вы живы, слава богу! Мамочка, ты ж совсем седая!
– Мама! – вдруг громко закричала я и бросилась к ним. Наконец-то я осознала, что это действительно моя мама. Мы долго стояли посреди двора, обнимались, оглядывали друг друга, что-то говорили, пока не пришли в себя. Вокруг нас образовалась толпа. Сбежались соседи, шумно обсуждали нашу встречу и радовались за нас.
– Шо ж мы тут стоим посередь двора? Пошли в хату. Ты ж голодная, усталая, доня моя бедная. Как же ж я тебя ждала! – радостно лепетала Бабуня, подталкивая маму к крыльцу.
– Ой, подожди, рюкзак забыла, там всё моё имущество, – мама подхватила рюкзак, и мы вошли в нашу тёмную квартиру.
Наверно я потеряла сознание. Когда пришла в себя, то уже лежала в кровати, на голове мокрое полотенце, передо мной на коленях стояла моя мама и стряхивала градусник. Мне хотелось пить, но я молчала и смотрела на маму. На мою маму. Я ощущала что-то непознанное, будто долгожданная тайна открывалась мне. А мама смотрела на Бабуню и оправдывалась:
– У неё же тогда были голубые глаза и светлые волосы. А сейчас глаза зелёные и совсем тёмные волосы. Я не смогла её узнать.
– А я тебя узнала, – сказала я каким-то чужим голосом, и отвернулась к стенке.
Помню я лежала на кровати, мама сидела у меня в ногах, гладила мои коленки, а Бабуня рядом на стуле. Её огромная чёрная тень шевелилась на стене позади неё. Бабуня прикрутила фитиль в керосиновой лампе, стоящей на столе. Тень уменьшилась. Сквозь сладкую дрёму я слышала их голоса.
Тогда я многое не понимала из их разговора. Но постепенно, из Бабуниных и маминых воспоминаний у меня в голове сложилась реальная картина той первой ночи с мамой. При наших встречах с Бабуней мы часто втроём ложились в обнимку на мамину кровать, и я просила, чтоб Бабуня рассказывала про меня маленькую. И Бабуня всегда с большим удовольствием, несмотря на тяжёлые воспоминания, начинала рассказывать про катакомбы, про встречу с мамой, про мои галлюцинации, про нашу с ней жизнь после освобождения Одессы. Мама тоже вспоминала свою жизнь в эвакуации; как волновалась за нас, как теряла и снова обретала надежду на встречу с нами.
МАМИН РАССКАЗ
– А Жорж где? Он жив? – спросила Бабуня.
– Жив. Он остался с театром в Ашхабаде, а я упросила директора отпустить меня. Как узнала, что Одессу освободили, не могла сидеть в неизвестности. Каждую ночь мне снились кошмары, что вы погибли.
– Як же ты добиралась, Лидочка? Середняя Азия – это ж так далэко от нас.
– Месяц, ровно месяц я добиралась. Думала, не доберусь. Прыгала с товарняка на товарняк. Ночевала в пустыне под открытым небом. Попадались добрые люди, помогали и тут же куда-то исчезали. Народу – тьма, все хотят домой, вырваться из эвакуации. Куда ни глянь, везде давка, все орут, дерутся, ворьё шныряет. Какой-то парень вроде хотел мне помочь, занять место на товарняке, наверху. Взял мой чемодан и залез наверх. Пока я карабкалась за ним, он спрыгнул с другой стороны товарняка и убежал с чемоданом. А тут поезд тронулся. Ну, я плюнула, не стала догонять. Неизвестно же, когда повезёт с другим товарняком. До Астрахани я добиралась больше недели. Ну и намучилась я в этой Астрахани. С вокзала уйти нельзя, боялась прозевать поезд – расписания же не было. Присесть негде, поесть нечего. Консервы, что везла вам, в чемодане остались. А рюкзак я набила изюмом и курагой с урюком. Выменяла у какой-то бабы две жмени изюма на четыре селёдки. А селёдка солёная, как рапа. Еле съела одну. Захотела пить, а за водой очередище – ужас! Пришлось рискнуть – побежала в город искать воду. Повезло. В одном из дворов обнаружила кран, из которого просто текла вода, он не закрывался – такое расточительство. Я присосалась к этому крану и пила, пила, пила. Во двор вышел дядька, долго смотрел на меня, потом спросил – « Ты часом не коняка, чтоб так хлебать?" Я показала ему селёдку и попросила пустую бутылку взамен. Он сказал, что этого добра, ну селёдок, у них на Каспии навалом, нет ли чего получше. Пришлось отдать ему немного изюма и кураги. Дядька вынес литровую бутылку и кусочек чёрного хлеба. Я умылась, набрала в бутылку воды и побежала обратно на вокзал. Ну и что ж ты думаешь? Поезд на Ростов, который я сутки ждала, уехал. А народу даже не убавилось. Рассказывали, что он прибыл на другую платформу, и все ринулись туда. Представляешь, с вещами, с детьми… Да и стоял он всего минут десять. Что делать? Негде даже притулиться. Объявили, что следующий поезд пойдёт только через сутки. Хотела было пойти опять в тот двор с краном, найти того дядьку, попроситься на ночлег. Но решила больше не рисковать. Уселась на рюкзак прямо в толпе, посреди платформы. Сумку с документами прижала к груди, голову уронила на колени. Так и просидела часа три или четыре в полусне. Среди ночи ужасно заболел живот, захотела в уборную. Попыталась встать, но затекли ноги. Я ж сдуру надела танкетки, всю дорогу в них. Туфли без каблука тю-тю, остались в чемодане. А босиком нельзя, везде битое стекло и гадость всякая под ногами… Боже, как у меня болели ноги, еле встала. А ещё нужно было переступать через людей… На двери уборной мелом было написано: "Римонт". Пришлось бежать "до ветру". Именно бежать, так как сил терпеть уже не было. Словом оказалась я на каких-то путях, среди пустых вагонов в укромном местечке. Уже светало и мне стало понятно, что не одна я облюбовала это место. Справила свою нестерпимую нужду и поплелась обратно на вокзал. Днём присоединилась к компании трёх женщин. Они решили по-быстрому смотаться в город, чтоб купить какой-нибудь еды. Слава богу, недалеко от вокзала нашли замызганную столовку. Грязь, мухи, грохот подносов! На раздаче стояла баба с железными зубами, орала на всех без исключения. Я взяла рис с вонючей жареной селёдкой и мутный компот из сухофруктов. Вернулись на вокзал и ещё до вечера ждали поезд. Когда подали состав, толпа просто внесла меня в вагон. Я даже усилий не приложила. Удалось даже занять место у окна. Я была так счастлива, что у меня началась истерика. Слёзы капали на рюкзак, который лежал на коленях. Ткнулась головой в рюкзак и отключилась. Не слышала, как тронулся поезд, не видела, как наступила ночь. Проснулась под утро. Было ещё темно. Нас утрясло под стук колёс и стало свободней. Удалось вытянуть ноги и расправить плечи. Более того, мне даже удалось, переступая через людей, добраться до уборной. Слава богу, что люди, боясь потерять место, терпели и не успели сделать туалет недосягаемым. Ты знаешь, мамочка, по-моему, туалет – это была самая страшная проблема в пути. Не только для меня. В этом деле все были абсолютно равны. Я благополучно вернулась на своё место, уселась и решила, что не оставлю его до самого Ростова.
– Лидочка, а как же вы попали в этот Эшхабат? И шо, вы усе эти тры года там и жили?
– Нет. Ты ж помнишь, мы с Жоржем оставили тебе Ветуню на лето и уехали в город Кировоград на гастроли. Это было в начале июня, а 22-го июня началась война. Нас она застала в Знаменке на выездном спектакле. На следующий день мы должны были вернуться в Кировоград и уже собираться на большие гастроли в Алтайский край. Но в Кировоград нас не пустили, оставили в Знаменке. Там как раз формировались составы для эвакуации с Украины. Нашу труппу решили эвакуировать под Сталинград, в город Камышин. Представляешь, в чём стояли, в том и эвакуировались. В Камышине был эвакогоспиталь, куда свозили раненных солдат с фронта. Я отказывалась, просила, чтоб меня отпустили в Одессу, умоляла, плакала. Но меня не отпускали, да и Жорж был против. Его не забрали на фронт из-за тромбофлебита. Сказали, что он будет только обузой на войне. А четырёх парней из нашей труппы сразу же отправили на фронт. И труппа поредела. Директор категорически запретил мне ехать в Одессу. Тем более что все поезда шли только на восток. Да и заменить меня было не кем. А главное – приказ есть приказ – военное время. В Камышине по сводкам узнавали о ходе войны. Спектакли не играли, мужиков не хватало, просто сделали концертную программу. С ужасом услышали, что Одессу заняли немцы. Это известие я не забуду никогда в жизни. Мы тогда давали концерт раненым в одной из палаток госпиталя. Эти брезентовые палатки стояли прямо в степи, а между ними на столбах висели громкоговорители. Когда они давали сводку, все замирали, чтоб не пропустить ни единого слова. Так было и в этот раз. Шёл мой номер, я пела "Хустынку", когда включилась сводка. Я остановилась на полуслове, аккордеонист тоже. Дальше ничего не помню. Мне потом сказали, что я рухнула прямо на подмостки, как только услышала, что Одессу захватили немцы. Меня оттащили за кулису, а концерт продолжался. С тех пор каждый раз, когда я пела "Хустынку", останавливалась в том же месте. Мне было очень стыдно перед раненными, но они меня прощали, аплодировали, кто как мог. Вася, аккомпаниатор мой, его не взяли из-за астмы, посоветовал закрепить эту паузу, чтоб я проглотила ком и набрала воздуха побольше, вроде это такая эмоция. И что странно, как только мы решили закрепить паузу, в следующем концерте у меня пошло всё нормально. Там и так переживаний было через край. Мамочка, если б ты видела этих израненных бойцов! Нет, не буду вспоминать, это невозможно описать словами. Нет. Потом как-нибудь… – мама надолго замолчала, уставясь в одну точку.
– Да что ж я про себя, да про себя? Вы-то как выжили? Где вы находились, когда бомбили наш дом?
РАССКАЗ БАБУНИ
– Ну, шо тебе сказать? – Бабуня задумалась, громко вздохнула, – Когда вы уехали работать у той Кировоград, хто ж знал, шо будеть война! Ты ж помнишь, Ветуня только научилась ходить. Я, слава богу, была в отпуске. Собиралась поехать до брата в Овидиополь. Там же ж у него своё хозяйство, пасека. Думала, шо хорошо отдохнём, и скоро вы приедете в отпуск. Решила пойти на Привоз купить продуктов на дорогу та гостинцев для брата. Ветуню хотела оставить на соседку, ну Галя, помнишь, справа от нашей квартиры. Пришла до неё, прошу, шоб посидела с Ветуней, пока я сбегаю на Привоз. А она в панике руками на меня трясёть:
– Та какой там Привоз! Ты шо, не знаешь? Немцы напали на нашу страну.
– Как напали? – спрашиваю, – Какие ещё немцы?
– Та Германия объявила нам войну сегодня в четыре утра. Ты шо, радио не слухаешь? У полдень и объявили…
– А я ж его по утрам нэ включаю, шоб дитё не разбудить. Ну и шо теперь?
– Шо, шо? Тикать надо. Ты подывысь, шо делается на улице. Уже все евреи поехали целыми мишпухами та з бебехами на вокзал. Усе двойки трещать по швам. А они не дураки, они всё знають наперод. Нэ знаю, как ты доедешь на двойке до Привоза…