Бежать от тени своей

Леви Ахто

Я к нему и приступил, так сказать, с «черного хода». А вообще-то я все чаще и чаще ловил себя на мысли, что поступаю опрометчиво, не послушав друзей, которые советовали («Пожалуйста, продолжай на ту же тему, если на другую не можешь».) пойти просто-напросто в народный суд послушать какое-нибудь дело, хотя бы о грабеже, а затем – дуй роман! И все пойдет как по маслу: грабитель есть, потерпевший тоже, их образы налицо, плюс твоя фантазия, торжество правосудия, а элементы морали, добродетели, зла, принципы воспитания, общественного воздействия – все это расставишь по своему усмотрению. Закрутишь захватывающий сюжетик, можно с погонями, можно без, и, будь любезен, кушай свой хлеб с маслом… К тому же на такой сюжетик и кинодеятель

охотно клюнет. И вот уже твое имя на киноэкранах, твоя подпись в гонорарных ведомостях. Так нет же, не послушался!.. Ломай теперь голову о социальные проблемы, взятые непосредственно из жизни!..

Как бы там ни было, а к Валентину надо было пробираться. Когда он, бывало, приходил после своих кутежей уставший, будто на нем мешки с цементом возили, когда он по нескольку дней отсыпался, силу набирал, в эти дни я изводил его, ковыряясь в его душе, как зубной врач в дупле зуба, выдирая еще не замороженные нервы, так что моя жертва поминутно содрогалась. Мне надо было подталкивать его в таком направлении, чтобы он, как задумано мною, ложился на страницы моей рукописи, что позволило бы ввести в его жизнь логически оправданно эту самую обыкновенную девушку – Галю, Таню, Маню.

Мое проникновение в душу героя с «черного хода», абзац за абзацем, страница за страницей, проходило хотя и успешно, но при соблюдении крайней осторожности – чтобы не вспугнуть жертву. Каким образом обкладывал я моего зверя, попробую хотя бы приблизительно объяснить.

…Начал я с пустяков, с намеков.

Сперва, как будто случайно, подсунул ему совсем незначительное наблюдение: вокруг гуляет удивительно много его ровесников с детскими колясочками (сосущих при этом сигареты и мировую литературу), озабоченных ответственностью за будущее поколения собственного производства.

Мысли о потомстве нужны мне были для затравки: мне известны случаи, когда иной самый отъявленный бездельник вырастает в своих глазах от сознания, что у него где-то – хотя сам он не ахти какой отец! – растет потомок, который – кто знает! – окажется способным открыть дверь в чудесное будущее и спасти мир от страстей, могущих породить самую разрушительную войну.

Ну, а от подобных мыслишек тянется ниточка к особе, способной стать родительницей этого вундеркинда.

Вот здесь-то я и вывожу на сцену эдакую обыкновенную, но надежную Галю, которую он, конечно, не любит (так же, как не любит и Жанну) и не хочет принять в свою душу, не хочет и не умеет. Он хочет радоваться жизни, сохраняя свободу, а Галя для него одна из многих, явление временное. Он, конечно, не альтруист и считает, что такие, как эта самая Галя, в моральном отношении не лучше его и, если совершают добро, то для того лишь, чтобы ласкать свое ничтожное самомнение – им нравится быть положительными. Но и пусть себе, ему они не опасны, а кое-кому нужны до зарезу. Он лично давно решил не давать себя дурачить разными альтруистическими штучками.

Но это не значит, что он не способен на проявление великодушия, на самопожертвование даже – он для друга, если понадобится, последнюю рубашку снимет. Ну, а если спросить у него, способен ли он делать добро, он несомненна ответит вопросом – кому?

Сентиментальные субъекты напомнили бы о родителях, давших ему жизнь, словно она такое благо, что за это надо перед ними вечно стоять навытяжку. Нет, о родителях он не думает, потому что отец его был пьяница, а мать… рано его покинула, если не сказать хуже. Остается думать о детях – не делать же хорошее чужим людям, чтобы не оказаться в альтруистах… Но детей надо сначала иметь, и не от какой-нибудь случайной дамы… Такие ведь не столько дают, сколько норовят получить. Да и хотят ли они детей? Хочет ли Жанна детей? Изабелла – другое дело… И вот он приходит к выводу, что сама судьба подсунула ему эту Галю, хотя она не бог знает что. Он стоит у порога большого свершения. Только никак

не решается переступить этот порог. Наконец, что вполне соответствует его образу жизни и характеру, он решает, что не так уж много теряет, что сам он и его привычки от этого не пострадают, потому что вопрос не в том, что у женщин главнее – душа или что-то еще, ведь никто же не может помешать ему, на ней женившись, получать, если быть откровенным, на стороне недостающее. Ведь у многих его приятелей так именно и есть. Причем делается это так, что и комар носа не подточит. А ежели комару не подступиться, никакое облачко счастье твоей жены не омрачит. Живи, как и жил, а если не повезет где-нибудь, всегда есть куда прийти погреться?:.

Мысли об этом мелькают, не приобретая никакой формы, он их посылает к черту. Ведь у него было много побед, но чего не было никогда – так это серьезного, настоящего. Это и невозможно, когда часто меняешь местожительство. Вместе с местом меняешь и женщин…

А если он объявит ей о намерении жениться, то это вовсе не означает, что он думает о конкретном сроке – мол, в субботу или через месяц пойдем регистрироваться. Он скажет, что не любит конкретности, поскольку неопределенность устраивает его больше; неопределенность дает ощущение бесконечности, незакрепощенности…

Не исключено, что его предложение будет не принято… И такое его весьма шокирует: как так! Это ему непонятно, даже обидно. Но она молча посмотрит ему в глаза, и у нее будет взгляд, как у человека, готового решиться на опасное дело, которое может привести к боли, к трагедии. Нет, она не испугается, люди всегда готовы рисковать во имя счастья. Но она понимает, что ей предпочтительнее добровольное, непринужденное отношение, что лучше быть другом и женою в его душе, чем на казенной бумаге, которая может от нее даже оттолкнуть.

Вот здесь-то он переступает порог, потому что ребенок ему кажется уже делом принципа (мужчину ни во что не ставят!), ребенок необходим. Каждому нужен близкий человек, некто свой. В следующую субботу они идут в загс!

Если бы Валентин знал, каким образом на моих страницах развивается его судьба, он бы, вероятно, назвал меня иезуитом… Но ведь он ничем не рискует. Он знает: когда связываешься с женщиной, твоей независимости так или иначе угрожает ограничение, все равно что когда заведешь золотых рыбок – их ведь надо кормить, уделять какое-то внимание…

Постепенно уважение и жалость проникают даже в его не слишком сентиментальное сердце. Он видит ее заботливые неловкие пальцы, приводящие в порядок его одежду, привыкает к их прикосновениям, когда они его ласкают и за ним ухаживают, когда он болен, когда одинок…

Сперва он ей самозабвенно врет. Потом постепенно почувствует потребность говорить хоть немного правды, а со временем врать становится все менее и менее приятно, затем и вовсе надоест, и он не заметит, как перейдет на одну чистую правду. Когда тебя не обманывают, когда тебе верят и сам ты не подлец, ты не сможешь больше лгать, вот в чем фокус. А в правде есть своя, порою незаметная, но очень волнующая прелесть!..

Да, возможно, у этой женщины нет ярких внешних данных. Может, она кому-нибудь покажется даже некрасивой – в жизни всякий человек воспринимает красоту по-своему, общего мнения здесь нет. Если посмотреть вокруг – до чего же необычны сочетания супругов: муж – красавец, жена – некрасивая, но что-то их связывает, не изменяют, детей растят, дружно живут. Бывает наоборот. Бывает, что оба красивы, а жизни никакой. Существует красота, которая, как цветок солнцу, открывается лишь любимому. Она-то и нужна больше всего для жизни. Наверно, потому и говорится в пословице: «Не красива красавица, а красива любимая». Эту красоту видишь только ты один, и нужна она только тебе. И вдруг ты обнаружишь, что та тоска, которая всюду тебя провожала, которую ты объяснить не мог, даже в обществе красоток, была о ней…