Бежать от тени своей
Шрифт:
Вдруг… Что это? Еще не понимая причины, он насторожился и, сделав несколько шагов, увидел машину с фургоном. Она стояла метрах в трехстах. Около нее – люди в зеленых плащах с капюшонами, натянутыми на фуражки. Его также заметили. Капюшоны (их, кажется, было четверо) сразу все на него уставились. Кент стоял, готовый к прыжку, чтобы исчезнуть в тайге. Это длилось несколько секунд. Один из капюшонов у машины, махнув призывно рукой, крикнул:
– Эй! Брат, иди сюда!..
«Нашли дурака… Тоже мне „брат“ отыскался»… Кент прыгнул через кювет и бросился в тайгу. Тут же раздался выстрел. Кент бежал и машинально думал о том, что карась существует затем, чтобы щука не дремала. Она и не дремлет… Он не сомневался,
Было необходимо перемахнуть дорогу. Он не рассчитал, когда прыгнул с нее, – прыгнул в сторону, где через два-три километра неминуемо оказался бы в ловушке, – его поймала бы холодная болотистая река, как рыбу в сеть. Но перебегать дорогу теперь было опасно: на земляном накате непременно отпечатались бы следы его ботинок.
Он бежал не быстро, осторожно – скорость сейчас была плохой помощницей: нужно было двигаться бесшумно, надеясь на удачу. Хоть бы какая-нибудь лазейка! Но дорога шла ровно, не нарушаемая никакими пересекающими ее следами, гладкая, словно выглаженная. Будь она проклята! Если вызовут «капюшоны» собаку… Правда, дождь… Но эти звери, он знал, по свежему следу и в дождь найдут!
А дождь, как нарочно, едва моросил. Пробежав еще с километр вдоль дороги, Кент наткнулся на трубу сантиметров шестидесяти в диаметре, проложенную под дорогой. Труба, отводившая воду, была единственной возможностью пересечь дорогу, не оставляя следов. Она была почти наполнена водою, только несколько сантиметров отделяли поверхность воды от верхней стенки трубы.
Раздумывать было некогда. Он лег в воду и, повернувшись на спину, носом кверху, отталкиваясь ногами, влез в трубу. Довольно легко он проплыл четыре-пять метров под дорогой и от страха быть пойманным не почувствовал даже холода. Да и после, когда снова бежал со всей доступной ему скоростью, не чувствовал холода. И только часа через полтора, когда совершенно обессиленный лежал в кустах, начал дрожать не от одного возбуждения, но и от пронизывающего до костей холода. В лесу стало темнее, мрачнее, моросивший до этого дождь сменился ливнем, обрушившимся на тайгу со спасительной для Кента силой. Можно было не спеша продолжать путь, и не было нужды выжимать одежду.
Ливень кончился. Все это время Кент думал о спичках, завернутых в восковую бумагу, обмазанную колесной мазью, а затем в лоскут брезента, – выдержали ли испытание? Они выдержали. Облюбовав в густой еловой чаще небольшую поляночку, Кент разжег из сухого мха и веток, собранных под деревьями, небольшой костерчик у гнилого, мохом обросшего пня. Костер жизнерадостно затрещал. Подбросил веток покрупнее – повалил дым, серый, как ненастье вокруг. Мало-помалу стало тепло. Пень от огня подсох, на него можно было сесть.
Что такое?! Опять что-то насторожило Кента. Шорох…, как будто кто-то крадется. Опять услышал. Поднял голову – шорох прекратился. Значит, он виден тому, кто крадется. Что делать? Может, он уже взят на мушку? Бросил в костер сырую еловую ветку, поднялся густой столб дыма. Пригибаясь как можно ниже, бесшумно двинулся в кусты, отошел шагов десять и опять услышал шорох – треснула ветка. Остановился, шорох прекратился, пошел – возобновился.
Увидев в траве сук причудливой формы, блестящий, почерневший от времени и дождя, поднял его и двинулся вперед. И тут же услышал шорох листьев. Поднял сук, крикнул:
– А ну, выходи! Стрелять буду!..
В ответ – тишина. Двинулся дальше – тишина. Пошел быстрее – тишина. То-то! В таком мраке и сук оружие…
Кто бы это мог быть? Кто бы это мог околачиваться здесь в такую погоду, в такое время и в… такой глуши?
Надо идти, на ночлег рано еще. Только когда совсем стемнеет, можно будет часок-другой передохнуть где-нибудь под кустами у едва тлеющего огня, а потом опять постараться отыскать дорогу. Как бы она
Он шел, ориентируясь теперь на ветер. Утром ветер в лицо дул. Теперь Кент старался тоже держаться против ветра и чуть-чуть левее, чтобы приблизиться к дороге, которая, может, и делает какие-либо зигзаги, но насовсем все равно не спрячется. Ветер, юго-западный, ударившись о горы, обычно поворачивает здесь на северо-восток и долго держится в этом направлении. С этим надо считаться, когда нет другой возможности ориентироваться.
Недолго удалось ему продолжать путь – стемнело довольно быстро. До дороги он так и не добрался. Отыскал густую молодую ель, раздвинул спускавшиеся до земли ветки, укрепил их в этом положении – образовалось укрытие от ветра и дождя, защищенное и с боков, и сверху ветками, на которые набросал мох. Вскоре затрещал маленький костер, стало почти уютно. Можно ли спать здесь? Конечно нет. Но расслабиться, подремать – можно при условии, что бодрствуют уши. Да ведь и трудно, невозможно спать, когда мысли о будущем переплетаются с впечатлениями дня, картинами погони, когда задаешь себе в сотый раз один и тот же вопрос: что будет дальше?
И все-таки он заснул и видел во сне Ландыша, тонкое, нервное лицо с насмешливым выражением, живые серые глаза. Ландыш тощ, сутул, бледен, но не от чахотки – он наркоман, морфинист. Ландыш личность замкнутая, раздражительная, мучимая ночными кошмарами, – снится ему все время один и тот же сон: какой-то мертвый ребенок. За пять лет знакомства Кент не видел от него никаких подлостей. Некоторые знали Ландыша и дольше, но и они не могли сказать что-либо худое о нем.
Глава 4
Утром начался сильный ветер. Тучи поредели, наконец-то через них пробилось солнце. Кент был голоден. Нашел дикую смородину, но от нее голод ощущался еще сильнее. Ночь, проведенная под елью, не дала отдыха, тело оцепенело от холодной сырости, и даже быстрая ходьба не скоро помогла согреться.
Тайга переливалась пестрым золотом, и как было бы здорово идти в этой радости, если бы сухая одежда, если бы еда!..
Примерно к полудню он набрел на почти разрушенный деревянный настил одной из дорог, которые строились H строятся поныне в этих болотистых лесах. По ним из районов лесоразработок тяжелые лесовозы вывозят миллиона кубометров древесины, оставляя на месте лесов огромные пустоши. По мере исчезновения леса эти пустоши окружают одинокие поселки, какие обычно вырастали здесь и вырастают поныне вокруг колоний, население которых работает в этих лесах.
Состояние дороги говорило о том, что ею давно не пользовались: настил из бревен давно не ремонтировался. Кент пошел по этой дороге и вскоре приметил первые серые бревенчатые строения старого поселка. Понаблюдав за ним, пришел к выводу, что поселок пуст: нигде не было видно признаков жизни – ни дымка из трубы, ни звука. В поселке царила тишина, нарушаемая только посвистом ветра.
Странно и непривычно было ходить по вымершему поселку, смотреть на когда-то жилые дома с заросшими крапивою дворами и огородами; проходить мимо строений, в которых помещались, возможно, не более как год тому назад административные учреждения. Вот дом с забитыми окнами, над дверью прибита доска: «Продмаг». А вот здание, где помещались почта и сберкасса, – так написано на доске у сорванной с петель двери. А вот… – сердце даже сильнее забилось – открывается вид на незабываемое несложное архитектурное сооружение: четырехметровой высоты частокол из круглых остроконечных нетолстых бревен – забор покинутой колонии, по углам вышки, ржавое, рваное проволочное заграждение. А вот и цепи, к которым привязывали собак, и, наконец, «вахта» рядом с двустворчатыми высокими воротами…