Бежать от тени своей
Шрифт:
Мы пустились рысцой к трамвайной остановке.
– Что же случилось? – спросил Станислав, когда мы приехали к нему: он явно имел в виду мое решение навсегда уехать из Москвы.
Я рассказывал о жизни в Садах, обо всем, умолчав только об Астре.
– Зайцу врать надобности нет, – сказал Станислав. – Но у нее была цель – помогать другу. Теперь ты эту цель хочешь отобрать, а взамен ее дашь беспокойство другого рода: жив ли ты, здоров? Решение совсем уйти, – продолжал он, – оправданно, если водка действительно сильнее тебя. В таком случае ты для Зайца пожизненный источник страха и причина тяжелейших переживаний, из-за которых ее раньше времени зароют в землю. Тогда, конечно, лучше расстаться, хотя… и другим ты не будешь в радость. Решай сам. В таком деле трудно давать советы… По-моему, ты совершаешь ничем не оправданную ошибку, считая, что, работая над романом об алкоголизме, должен сам на себе его испытать. Вот и получилось, что работать над книгой ты не можешь и для тебя лично стало проблемой избавление от алкоголизма… Нелепо же! Чтобы писать, скажем, о нравах и жизни крокодилов, не обязательно самому быть крокодилом.
– Не обязательно, но желательно, – не сдавался я. – Держась в стороне, непросто вникнуть в проблемы, скажем, педагогики. Мне, например, никогда не написать «Педагогической поэмы». А ты, ты можешь, потому что тебе твоя педагогика даже ближе, чем мне проклятие алкоголизма!
– Ты неправильно меня понимаешь: мне близки все проблемы, касающиеся человеческой жизни, в том числе и твой алкоголизм. Мне жалко его жертв, тебя прежде всего. И, если хочешь знать, мне лучше известны причины его возникновения, чем даже тебе: ведь мне каждый день приходится иметь дело с невиннейшими его жертвами – детьми алкоголиков. Вот если бы ты сумел написать об этом страшном зле так, чтоб за душу брало, я бы первый сказал тебе «спасибо»!
Мы сидели на кухне, Станислав подогрел какой-то суп, который мы дружно хлебали. Наташи, к счастью, не было, зато Ленка, эта чертовка, Вождь краснокожих, всячески напоминала о своем существовании: то она щипала меня под столом, то лезла мне на спину, то в меня летели картофельные очистки.
– Правильно воспитанные с детства люди, – продолжал Стась, – не так легко окажутся в лапах этого Зеленого дракона. И, конечно же, в нашем деле, я говорю о педагогике, не оберешься проблем. Вот одна из них. Ежегодно, начиная с июля и до первого сентября, сотни тысяч учащихся, закончив школы, стремятся раскрыть для себя стены вузов. Удается это из поступающих немногим, остальные считают себя неудачниками, начинают искать выгодное место в жизни: в материальных сферах – производства или обслуживания; какой-то процент вообще плюет в потолок.
Педагогическая общественность бьет тревогу: плохо учили. Знания – любой ценой! Родители стремятся ублажать педагогов, платят бешеные деньги, начинается натаскивание подростков, и все это перерастает в гипертрофию, которая сводится к культу знаний и обучения. Культ знаний!.. Ведь и у фашистов были знающие, высокообразованные и по-своему даже культурные люди, но мы-то знаем – какие. Я же стремлюсь к самому, казалось бы, нужному: сделать, чтобы человек был человеком. Не обязательно быть ему гением, просто хорошим человеком.
– Школа, конечно, несовершенна, – признался Стась, – но ведь и ты не сразу научился ходить, а хотя и давно уже научился, все еще сильно спотыкаешься. Школа преобразуется, может, не быстро, но что поделаешь – новое всегда вымаливает у старого право на жизнь, порой с боем его приобретает, а старое лишь постольку признает его и уступает, поскольку оно в состоянии преодолевать противоречия в старом и разрешать их. Мастерство педагога в сущности не столько в том, чтобы давать образование, сколько в том, чтобы показать его необходимость.
Но известно и то, что миллионы родителей относятся к школе потребительски: дескать, вы – школа, обязаны помочь, чтобы моему ребенку было в жизни хорошо. И ребенок, воспринявший вместе с материнским молоком такое отношение к себе (чтобы ему было хорошо), тоже требует: помогите, чтобы мне было хорошо. А почему бы ему не думать так: помогите мне быть хорошим.
Дети оказываются очень часто жертвами своих родителей. Мещанство! Его за шестьдесят лет не вытравишь, нужно больше времени. Культ вещей. Культ знаний. Знаний за любые деньги во имя диплома! Когда же они их получат (любым путем) и не справятся с задачами, с какими их справляться обязывают драгоценные дипломы, наступает катастрофа: диплом есть – призвания нет, а тогда и знания бессильны, они, если и были какие, улетучиваются. Паника, теряется работа – в лучшем случае, ибо в худшем мы будем терпеть дипломированного дурака, способного вредить больше врага. Последнего хоть обезвредить можно, этот же вроде бы патриот, исправно платит профвзносы, сидит на собраниях, голосует хоть обеими руками. Затем теряется вера в людей, наконец, и в себя, и готов человек – он уже кандидат в алкоголики. Кто виноват: учитель или родитель?
А человек уже в такой стадии развития, когда не может, не сумеет искать причины неудачи. Родители же теперь кланяются в ножки не репетиторам, не экзаменаторам – врачам: помогите, ради бога, спасти того, кто по нашей вине оказался уродом. Но это потом…
Пока же он растет, не зная даже, почем картошка, которую лопает. И ведь хлеб у нас сегодня – не проблема. Его в мусорных ящиках, к сожалению, можно найти немало, в деревнях им свиней кормят. Потому что забыто время, когда мы голодали, а многие просто не умеют и не хотят считаться с этим временем. Материальные ценности, к сожалению, ценить часто не очень-то у нас умеют, как будто запасы природных богатств бесконечны.
У разумных родителей нет проблемы молодежи, в их семьях весь уклад жизни ежедневно строится так, что человек учится относиться объективно к окружающему и к себе в нем. И дети этих семей идут в школу не требовать и не просить подаяния в виде троек, они идут получать необходимое.
Все это волнует меня не меньше, чем тебя алкоголизм, здесь одно связано с другим. Вот где истоки проблемы алкоголизма. А ты мечешься по стране… ищешь их или, наоборот, прячешься от них?
Стась нахмурился, долго молчал, ковыряясь ложкой в пустой тарелке. В меня опять полетели картофельные очистки, но я их уже не замечал.
– Я мог бы дать тебе один адрес в Дмитрове, – сказал Стась немного спустя. – Хороший и умный парень. Но… он тоже выпивает. Вы там вдвоем сопьетесь. Есть еще один – тоже, грешный, пьет. Да ведь это же везде, куда бы ты ни поехал! – Стась в недоумении развел руками, глядя на меня. – Бежать от бутылок невозможно, они везде. Был недавно в этом же Дмитрове с ребятами постарше на экскурсии. Проголодались. Вижу павильон: «Горячее молоко». Решил накормить ребят. Заходим – нет никакого молока, на полках коньяк всех сортов… Бежать тебе от бутылок – бежать от себя, а от себя не убежишь…
Мы еще говорили о многом, и Стась высказал соображение, что, может, мне следует попробовать спасти прежде всего себя: пойти лечиться от алкоголизма, довериться людям, которые призваны спасать тех, кто понимает необходимость избавления от этой роковой болезни.
– Впрочем, – проговорил он, – это тебе поможет не раньше, чем ты сам признаешь для себя эту необходимость.
Вождь краснокожих в это время напустила полную ванну воды, чтоб я мог помыться. Идея эта мне понравилась – я давно не блаженствовал в ванне. Стась с Ленкой принялись мыть посуду, а я разделся, нырнул в ванну и тут же вылетел из нее пулей: я не рак, чтобы дать сварить себя живьем…