Безликий
Шрифт:
— Не лучше…но и не хуже. Вы не знаете, что такое насилие, моя деса. И я молю Гелу, чтобы никогда не узнали.
Я снова вздрогнула и посмотрела ей в глаза через зеркало:
— С каких пор ты молишься Геле, а не Иллину, Моран?
— Я валласка, моя деса. Я молюсь Геле с тех пор, как начала говорить.
— Или с тех пор, как достаточно осмелела, чтобы не осенять себя лицемерно звездой, а шептать молитвы своему божеству с волчьей пастью?
Я сбросила ее руки с плеч и встала со стула. Подол платья тяжело опустился к ногам, захрустел от количества украшений и страз. Рейн дас Даал не поскупился на подвенечное платье…только купил он его за ворованные
— Я никогда не молилась Иллину, деса Одейя, я никогда не предавала свою веру.
Она прямо смотрела мне в глаза, и в этот момент я вдруг поняла, что она больше не смотрит на меня, как на хозяйку…она смотрит на меня с жалостью. Она меня жалеет и, возможно, она заодно со всеми ими, стоящими там внизу, теми, кто кричал «сжечь шеану!».
— Уходи, Моран, — прошептала я, сжимая пальцы в кулаки, — уходи и больше не возвращайся в мои покои.
— Почему, моя деса?
Она побледнела и прижала руки к груди. В темных глазах отразилась боль и непонимание, а я уже не могла остановиться:
— Потому что мы слишком разные, и твоя ненависть к лассарам теперь рвется наружу. Ты перестала быть верной рабыней, ты стала равной мне и свободной. Что тебе делать подле меня, Моран? Уходи и строй свою жизнь.
От отчаянья заболело в груди, под ребрами, и я почувствовала, как внутри поднимается смерч горечи и разочарования.
Женщина смотрела на меня несколько секунд, а потом вдруг схватила со стола гребень с железными острыми зубцами и приставила к своему горлу.
— Я поклялась умереть за вас в тот день, когда вы не дали голодным лассарским охотничьим лоакам разорвать маленькую девочку, укравшую из их миски кусок сырого мяса. Тогда вы сказали, что скорее отрубите головы им, чем позволите причинить мне боль. Все сбежались смотреть на то, как расправятся псы с голодной девчонкой и предвкушали жуткое пиршество. А вы выдернули меч из ножен Аниса и замахнулись на лоаков, которых получили в подарок еще щенками. Вы любили их… я знаю…но вы выбрали жизнь маленькой валлаской рабыни. Ваш отец подарил меня вам в тот вечер. С тех пор мы были неразлучны. И если вы хотите, чтоб я вас покинула, вам придется меня убить. Моран не нарушает клятвы.
Меня трясло мелкой дрожью, пока я смотрела ей в глаза, на ее дрожащую руку у горла, на полыхающие карие глаза. А потом холодно сказала.
— Давай! Убей себя! Докажи, что не лжешь, если любишь меня.
Её глаза расширились…по смуглым щекам потекли слёзы, боль на дне зрачков сконцентрировалась и теперь выплёскивалась в воздух, обжигая мне нервы упреком и отчаянием. А я, тяжело дыша, ждала, какое решение она примет. Когда вокруг одно предательство, ожесточаешься, превращаешься в циничную тварь, готовую убить каждого, кто вызывает недоверие. Лучше оплакивать воспоминания о преданности, чем рыдать после того, как тебе вонзили нож в спину. Если бы она сейчас отказалась, я бы свернула ей шею лично.
Но когда Моран взмахнула рукой, я выбила у нее гребень и сильно прижала её к себе. Рыдающую, всхлипывающую и дрожащую. Она плакала, а я гладила ее по темным волосам и смотрела на гребень, валяющийся на полу и сверкающий драгоценными камнями такими же красными, как и на моем платье.
— Закончи мой туалет, Моран.
Она быстро кивала головой, а я приподняла её лицо за подбородок, касаясь ажурными перчатками.
— Что бы ни произошло на венчании, обещай мне, что позаботишься о себе.
Она все еще дрожала, глядя мне в глаза, а я смотрела на нее, и сердце сжималось от понимания, что здесь в этом
— Вы позаботитесь обо мне, — тихо сказала она.
— Нет…возможно, тебе придется сделать это самой.
Огромная зала Адвера была наполнена людьми, под окнами собралась толпа. Та самая, которая требовала меня сжечь, теперь они швыряли в воздух красные ленты и подбирали золотые монеты, которые им бросали из окон замка. Как говорит мой отец, толпу всегда можно купить. Не важно, что они думают, с какими принципами выросли и во что верят. Достаточно бросить стае одичавших псов куски мяса, пусть и гнилого, и они будут всегда встречать тебя, виляя хвостами в ожидании новой подачки, с учетом, что их не кормит кто-то другой.
Меня провели по атласной дорожке, расстеленной до самого алтаря, где Астрель должен был срезать с меня метку после церемонии венчания. Мой прозрачный шлейф несли следом за мной несколько служанок, а я смотрела на всех через кружево красной вуали…ступая по дорожке и глядя только на астреля, который стоял ко всем спиной и тихо молился, глядя в окно на пятую звезду. Проклятый предатель. Сукин сын, продавшийся валласару и продавший меня и веру. Краем глаза заметила Рейна и стиснула челюсти. Он не изменил себе — как всегда, во всем черном. Похож на коршуна, на вестника смерти. Разодет в замшу и атлас, длинные волосы вьются по широким плечам все такими же косичками и варварскими жгутами. Животное. Вот кого он мне напоминал. Подлое и коварное, опасное животное, живущее не по людским законам. Взгляд под маской стал острее, вспыхнул и заскользил по моему лицу, волосам, телу. Доволен собой и своим выбором. Пошлый взгляд, сдирающий с меня одежду и касающийся холодной кожи грязными мыслями и фантазиями. Я даже не сомневалась, что платье он выбирал сам.
Даал приблизился и встал рядом. От него всегда исходил странный запах…именно ЕГО запах, и он всегда мне что-то напоминал, словно я чувствовала его когда-то раньше. Дас Даал был мне ненавистен… а вот его запах мне нравился. Запах свежего леса, морозного воздуха и табака вперемешку с каким-то очень тонким ароматом. Едва уловимым.
Стальные зубцы гребня укололи мне ладонь, и я сжала их сильнее, стараясь унять дрожь.
— Вам говорили, что вы красивы, ниада? Говорили, что при взгляде на вас режет глаза?
— Что толку от слов? Если бы вы ослепли, я бы поверила.
Засмеялся так тихо, что услышать могла только я, а меня снова передернуло от его смеха. Как же жутко он смеется, и в то же время завораживающе. Потому что у него очень красивый голос.
— Считайте, что я слепну, но зрение возвращается ко мне, когда глаза привыкают к вашей красоте.
— А жаль.
— Когда-нибудь я отрежу вам язык. Немая жена — это, пожалуй, прекрасней, чем красивая жена. А красивая и немая — это предел мечтаний.
— Так что вас останавливает? Не думаю, что вы привыкли себе в чем-то отказывать.
Слегка склонился вперед к моему уху под тонкой вуалью, касаясь губами через материю:
— Меня останавливают другие мечты…о том, что вы еще сможете делать вашим языком, Одейя. Если бы не они, я бы отрезал его при первой нашей встрече.
Грязная мерзость. Он отвратителен…Но вкрадчивая хрипотца все же отдалась мурашками по коже, а перед глазами непрошено возникло лезвие ножа, скользящее по моему напряженному соску. Вместо отвращения внизу живота стало невыносимо горячо. За это я ненавидела его еще сильнее, чем это возможно вообще.