Безмолвная рябь
Шрифт:
Ян кивнул.
— Вдруг, мы единственная попытка Вселенной? Единственные, кто может узнать ее тайны, единственные, кто может наполнить ее жизнью?
София стала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
— Когда ты так говоришь, мне хочется щелкнуть тебя по носу, чтобы сбить этот пафос.
Сначала он поцеловал ее волосы, а потом, улыбнувшись, спросил:
— Тоесть, ты считаешь, что мы не одиноки, потому, что это слишком пафосно?
— Нет. Скорее потому, что звезд слишком много. Не может быть, чтобы только наша была уникальна.
— Жаль, что мы этого никогда
— Может быть, когда-нибудь, мы сможем очень громко крикнуть: «Эй! Есть там кто? Отзовитесь!».
Ян рассмеялся. Он достал из кармана кольцо, контрабанда которого стоила едва ли не дороже самого украшения, стал на одно колено, и сказал:
— Прямо сейчас у меня есть гораздо более важный вопрос.
2047
С вершины горы Утлиберг открывался сказочный вид. Раскинувшийся вдалеке Цюрих светился огнями, и выглядел так, как и положено современному мегаполису. Аш любил старые фильмы, и подсознательно ожидал увидеть небольшой городок с невысокими кирпичными зданиями, зажатый между гор, и усыпанный снегом.
Отец рассказывал, что первая зима в Нью-Йорке едва не вынудила вернуться на родину — так сильно его пугал холод. Конечно, он знал, что здесь бывает снег, но был совершенно сбит с толку, когда, проснувшись однажды утром, увидел улицу, заметенную сугробами. До конца жизни, это оставалось его самым сильным впечатлением. Отец часто рассказывал эту историю, и делал это настолько красочно, что Аш хотел, во чтобы это ни стало, увидеть снег своими глазами. Но Нью-Йоркские зимы становились все теплее, лишь изредка раздражая дождями. А во Флориде, куда он уехал на учебу, «зимой» называли время года, когда на пикник ездят в кроссовках, а не шлепанцах.
Тем не менее, ему нравился Орландо, и когда, по окончании учебы, ему предложили работу в недавно созданной лаборатории гравитации при университете, Аш, не раздумывая, согласился.
И вот сейчас, почти двадцать лет спустя, с бокалом в руке, он стоит и смотрит на далекие заснеженные вершины Альп.
— Профессор Вармер? — раздалось за спиной.
Аш повернулся, и встретился взглядом с улыбающимся толстячком. Он искренне улыбнулся в ответ, протягивая руку для приветствия.
— Доктор Уитли! Рад вас видеть. Как добрались? — Аш помнил, что Оскар Уитли совершенно не переносит авиаперелеты.
— Чудесно, просто чудесно, если бы не этот постоянный контроль безопасности.
Аш кивнул, непроизвольно бросив взгляд в сторону входа. Несмотря на грамотную организацию пропускных пунктов, ему пришлось простоять более сорока минут, прежде чем попасть в здание. А бедному Оскару, на пути из Манчестера, пришлось повторить эту процедуру, как минимум, два раза: на входе и на выходе с вокзала. И то, если ему повезло добираться без пересадок.
— Совершенно не понимаю, чего они опасаются. Неужели я так похож на неблагонадежного элемента?
Розовощекий Уитли, больше всего походил на Санта Клауса, сбрившего бороду, и сама мысль, что он может вынашивать разрушительные планы, не могла не вызвать улыбку.
— С вас, дорогой
Доктор отмахнулся пухленькой ручкой настолько забавным жестом, что вызвал улыбки у всех, кто это видел.
— Куда мне, простому звездочету. Это, Аш, скорее, по вашей части.
Аш, не скрываясь, рассмеялся. Он вспомнил, как Оскар, рыча на нерадивых техников словно разъяренный тигр, собирал фильтр для подавления шумов. Четкие, уверенные движения рук, безошибочно выбирающие из беспорядка на столе нужную деталь, всклоченные остатки шевелюры и пылающие глаза как нельзя лучше складывались в образ безумного профессора, создающего адскую машину.
Аш уважал Уитли, за то, что тот всегда старался разобраться в вопросе, прежде чем высказать собственное мнение.
Среди астрономов упоминание гравитационного телескопа считалось дурным тоном, он оставался объектом для насмешек и не более чем бесполезной игрушкой. Считалось, что уважающий себя ученный не подойдет и на милю к этому устройству. Оскар же, прежде чем признать, что он, действительно, не очень подходит для наблюдения за массивными объектами, провел почти два месяца в лаборатории Вармера. После чего, он сказал Ашу, что не видит разницы между телескопом и гравидетектором почти полувековой давности. Но, признал, что если телескоп не подходит для астрономических наблюдений, то это не значит, что больше он ни на что не годится.
— Не прибедняйтесь, Аш. Я слежу за вашими публикациями, и, честно говоря, эти статьи мне частенько напоминают старый добрый детектив. Когда кажется что развязка уже близко, появляются новые факты, которые придают истории совершенно новый окрас.
Профессор рассмеялся.
— Вам следовало бы стать врачом. Из ваших рук даже самая горькая пилюля казалась бы шоколадной конфетой.
Оскар, казалось, обиделся.
— Вы же знаете, Аш, что я всегда стараюсь говорить правду. И если бы я считал, что ваши исследования бесперспективны, то я бы вам об этом обязательно сказал.
Профессор Вармер поднял руки в примирительном жесте. Что правда, то правда. Уитли считал, что если человек дурак, то ему нужно об этом сказать. Тем не менее, он не упустил возможности пустить шпильку.
— Возможно, если бы вы более внимательно ознакомились с работами Свенсона, он бы не рискнул делать такое громкое заявление.
Уитли хмыкнул.
— Ваши предубеждения мешают трезво взглянуть в лицо фактам. Не скажу, что Свенсон всегда прав, не скажу даже, что он лучший из астрофизиков, но многие его выводы, как минимум, интересны.
Вармер покачал головой.
— Убеждать он умеет, не спорю. Но опираться на недоказанные теории…
Оскар непонимающе посмотрел на Аша, и вдруг заразительно, по-детски, расхохотался.
— Так вот в чем дело! Вас раздражает, что он охотится в ваших угодьях!
— Шум Хогана, — горячо начал Вармер, — это даже не наука, это чистой воды профанация, сказка, которую рассказывают детям на ночь.
Он хотел еще что-то добавить, но глядя на лучащееся улыбкой лицо Оскара, тоже улыбнулся.