Безмятежность и доверие
Шрифт:
Нервничая и чувствия себя выставленной на показ перед всеми присутствующими в комнате людьми, она взглянула вниз на свои руки, затем стиснула пальцами край подиума. Ей, вероятно, понадобится подпилить ногти или что-то вроде того. Она постоянно грызла ногти и обдирала лак, поэтому, лишь только она приводила их в порядок, к вечеру они уже выглядели так, словно она капалась в земле голыми руками.
Она прочистила горло, напряженно откашливаясь.
— Так. Начнем с того, что я начала их использовать, когда мне было... — она не могла смотреть на отца, поэтому стыдливо отвела взгляд в сторону, а затем и вовсе потупилась… — двенадцать лет. С девяти лет я постоянно ходила к моим соседям после школы, потому что мой отец был всегда на работе в то время, он очень хотел, чтобы я была в безопасности. У наших соседей была дочь, которая уже ходила в старшие классы, а затем с течением
Некоторые из группы кивнули в ответ, тем самым подтверждая ее слова. Не было ничего похожего на кайф от принятия экстази.
Ее руки дрожали, ее била крупная дрожь, но она не намеревалась отступать, она раскрыла ладонь, в которой все еще находился жетон. Не отводя взгляда от круглого кусочка металла, она продолжила.
— И в тот же день у меня впервые в жизни был секс, — только после этих слов она подняла взгляд и встретилась с печальными глазами отца. — Именно так я думала очень долго, что у меня был секс, что я потеряла девственность. И с того дня это происходило постоянно, до того момента, пока мне не исполнилось четырнадцать и мой отец не решил, что я достаточно взрослая, чтобы оставаться дома самостоятельно. Это на самом деле, бл*дь... произошедшее тогда привело меня в очень неустойчивое эмоциональное состояние, но на тот момент я не могла понять почему. Если честно, я не могла осознать этого на протяжении очень долгого времени, до того самого момента, пока я не прошла реабилитацию. Тогда я поняла, что это было настоящее насилие. Я была ребенком, а они предложили мне принять экстази, мой разум был затуманен наркотиком, а он изнасиловал меня, пока я лежала там, пребывая в состоянии эйфории под действием наркотика.
Ее отец плакал. Она могла видеть это по влажным дорожкам, что блестели на его щеках. Она должна была рассказать для него сокращенную версию ее истории, пока она полностью не сломала его. Это было ужасно, за этот год она училась, по крайней мере, старалась, принять себя, принять все то, что она совершила, принять себя как человека, встретиться с последствиями совершенного. Это было невыносимо трудно, ничто не могло заглушить боль.
— Так или иначе, это повлияло на то, как я принимала себя, как думала о себе, о сексе и о многом другом. Я ощущала себя уверенной лишь тогда, когда я была под кайфом, — про себя она добавила «или занималась сексом, или резала себя», но она не желала углубляться в детали, что касались секса или того, что она резала себя, особенно тогда, когда ее отец сидел и безмолвно плакал в дальнем углу комнаты. Она хотела уберечь его от всего этого, она всегда желала уберечь его от всего, она лишь хотела быть такой дочерью, которой он мог бы гордиться.
— К тому времени, когда я окончила школу, я уже нюхала оксикадон. Когда я окончила колледж, я постоянно сидела на героине, а в промежутках между приемом героина я употребляла окси, чтобы заглушить ломку по героину. И все было отлично — никто даже не подозревал. Я ни разу не совершила ни единой ошибки. Я посещала пары, работала, занималась рекламными компаниями и участвовала в сборах средств, оплачивала все счета. Я шокировала всех прошлым летом, ровно год назад, когда я находилась на работе, и у меня не хватило оксикадона, чтобы продержаться двойную смену, которая свалилась на меня как снег на голову, и я буквально потеряла рассудок посреди магазина, — она издала тихий смешок. — Кстати, вот вам совет от профи: если вы захотите слететь с катушек по полной, прекратите держать себя в руках в магазине электроники в день выхода товара.
Из группы раздалось пара смешков.
— Как бы то ни было, в прошлом году я узнала многое о себе. Я научилась думать в более позитивном ключе о моем прошлом и о том, как это помогло мне измениться, я осознала, что стыд — это мощная разрушительная эмоция. Даже, возможно, самая сильная. И она лежит в основе остальных, она не дает вам понять, что происходит на самом деле, она влияет на наше восприятие мира, самих себя, каждого человека в отдельности. Мой отец испытывает стыд и вину за то, что произошло со мной и к чему это привело, когда я пыталась разобраться со всем самостоятельно. Но ему не стоит чувствовать это. Он лишь старался сделать так, чтобы я была в безопасности. Мы остались
Ее отец поднялся и стремительно вышел прочь из комнаты. Услышав звук закрывающейся двери, она мягко, но печально улыбнулась и поймала ободряющий взгляд Гордона.
— Стыд не позволял мне признаться моему отцу в происходящем, и сейчас стыд мешает ему простить меня, простить нас обоих. Нам нужно прекратить испытывать это чувство. Нам нужно поставить точку в этой истории. Я пытаюсь, Бог свидетель, как я пытаюсь принять все те плохие, отвратительные вещи, что я совершала, и измениться. Я пытаюсь помнить, что не нужно бояться обращаться за помощью, чтобы прощать или найти это прощение в ответ. Мне кажется, самое важное — это то, что, наконец, я сознала, что просто не могу делать все в одиночку, это невозможно, мои плечи не выдерживают такого груза. Каждый день для меня — это борьба, это труд, но мне становится легче, когда я вспоминаю, что я не одна, что я не одна борюсь, что есть рука, которая всегда будет протянута и удержит меня от падения.
Все произошло, как она и подозревала, она так и думала, что он вряд ли сможет высидеть и выслушать даже половину из сказанного ею. Но, тем не менее, это выбило почву у ее из под ног, ведь иногда так хочется, чтобы тебя поддержали не смотря ни на что, просто были рядом, но как она и сказала ранее, это — не идеальный мир, где могут исполниться все желания.
— Но, не смотря ни на что, я все равно счастлива, что преодолела «чистый порог» за этот год, но я не горда этим. Я все еще пытаюсь прийти в норму, каждый день, продолжая бороться. Спасибо вам за то, что выслушали.
Как только она сошла с подиума, она сразу направилась к Гордону, небольшая группа аплодировала ей.
Гордон поднялся и обнял ее, и все остальные начали подниматься с мест, кто-то направился к Сэди, а кто-то просто к столу с закусками.
— Мне необходимо посмотреть, ушел ли он или просто вышел на улицу в попытке перевести дыхание и немного успокоится.
— Я знаю, всезнайка. Иди, — Гордон легко подтолкнул ее рукой к двери.
Ее отец сидел в своем «Мерседесе» на парковке — двигатель уже работал, но он просто сидел там. Сэди несмело подошла к пассажирской стороне и постучала в окно. Он разблокировал дверь, и она открыла ее, усаживаясь рядом с ним. Кондиционер работал на полную мощность, распространяя по машине холодный воздух, от чего ее кожа на руках покрылась мурашками за считанные секунды.
— Прости меня, папа.
Он покачал головой, уже не плача, но, не смотря на это, его голубые глаза были слегка припухшими, а белки глаз красными
— Проси меня, милая, что я вышел.
Его руки расслабленно лежали на коленях. Сэди протянула руку и накрыла ладонью его ту, что была ближе всего к ней.
— Все нормально. Я понимаю, что это не твое. Спасибо за то, что попытался.
— Я всегда пытался. Я всегда пытался сделать так, чтобы ты чувствовала себя хорошо. Я думал, что я делаю все правильно.
— Я знаю это, папочка. Это не твоя вина. Ты всегда все делал правильно. Ты очень хороший отец, ты самый лучший.
Они проходили через весь период реабилитации вместе, как и было предписано семейным психологом. Она говорила ему сотни, тысячи раз, она пыталась доказать ему, предоставляя множество доказательств, что это была не его вина. Но он упорно не верил ей.
Но неприятная сторона этого дела в том, что его непосильная ноша вины вбила между ними еще больший клин, чем ее наркозависимость. Ее отец был ее единственной семьей, а она была единственным родным человеком на всем свете для него. Ее мать и отец были детьми, когда потеряли своих родителей. И у них было двое детей: Сэди и Бен. А теперь остались в живых только Седи и ее отец. И было ужасно больно, настолько, что боль разбивала ее на части, потому что он больше не мог смотреть на нее без чувства вины и боли в глазах.