Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
— Понятно, он ведь не дворянского рода, — безжалостно бросила она и, задумчиво помолчав, добавила: — Теперь обо мне будут слагать баллады. Но на это способен только мой брат. Неужели он умрет? — спросила она Кингстона.
Поскольку он промолчал, она перешла к угрозам.
— В Англии не будет дождей, пока я не покину Тауэр! — зло заявила Анна.
Кингстон невозмутимо пожал плечами и произнес:
— Ради хорошей погоды я помолюсь, чтобы это случилось как можно скорее.
Между тем Генрих неистовствовал. Он терзался и буйствовал сильнее, чем Анна. Вечером, после того как ее увезли в Тауэр, Генри Фицрой зашел к отцу пожелать доброй ночи. Скорбящий король в смятении припал к его хрупкому плечу и воскликнул:
— Хвала Господу, теперь вы избавлены от этой проклятой и злобной блудницы! Ведь она вознамерилась отравить вас…
Подавив приступ кашля, изумленный Фицрой крепко обнял Гарри: сын утешал отца.
Далее началась пора зловещего затишья.
Генрих VIII:
Я начал получать письма. Первым написал Кранмер, высказав изумление и сочувствие:
Меня охватило такое замешательство, что ум мой не в силах постичь происходящее; ибо, сознавая имеющиеся у женщин слабости, я все-таки был о королеве лучшего мнения; это приводит меня к мысли о том, что она не заслуживает порицания. Однако я полагаю, что Вы, Ваша милость, могли пойти на столь суровые меры только в том случае, если ее провинность поистине чудовищна.
Я полагаю, Ваша милость отлично понимает, что, зная о Вашей привязанности к супруге, я почитал ее выше прочих творений Всевышнего. И по оной причине смиреннейше прошу Вашу милость дозволить мне то, к чему меня обязывают закон Божий, мое добросердечие, а также и ее благожелательность, — молить Господа о том, чтобы Он помог ей оправдаться. А ежели королеву сочтут виновной, то я не считал бы себя верным слугой и подданным Вашей милости, если бы не пожелал милосердного смягчения наказания.
Далее, решив переубедить меня, за перо взялась Анна. Но в послании, умалчивая о своих грехах, она — пагубно для себя — обвиняла меня в разнообразных недостатках:
Неудовольствие Вашего величества и мое тюремное заключение привели меня в полнейшее изумление, и я совершенно не понимаю, что мне следует написать и в чем оправдываться. Поразительно и то, что Вы отправили ко мне посыльного, всегда относившегося ко мне, как Вам известно, с открытой ненавистью; и как только он передал мне сообщение, я сразу поняла Ваши намерения. Если, как Вы говорите, правдивое признание может изменить мою участь, то я от всего сердца и с полнейшим смирением готова исполнить Ваши повеления.
Но не воображайте, что Ваша несчастная жена признает вину или грехи, о коих никогда даже не помышляла. Скажу по чести, никто из правителей не имел еще жены более верной во всех отношениях и исполненной самой преданной любви, чем ваша супруга Анна Болейн, — а я могла бы довольствоваться своим именем и положением, будь то угодно Господу и Вашей милости. Никогда не забывала я о том, кому обязана королевским титулом, напротив, с настороженностью ждала подобной перемены судьбы, ибо основанием моего возвышения послужил не слишком надежный пьедестал — а именно увлечение Вашей милости. И вот, малейшей прихоти, перемены настроения оказалось достаточно, чтобы Вашей благосклонности удостоилась другая особа.
Вы избрали меня и возвысили из моего скромного положения до роли королевы и Вашей спутницы жизни, несмотря на явный недостаток моих заслуг и притязаний; меж тем, если уж Вы, Ваша милость, удостоили меня сих почестей, то не позвольте наветам недоброжелателей погубить Ваше расположение ко мне и не допустите, чтобы незаслуженное позорное пятно легло на мое имя и сломало судьбу юной принцессы, Вашей дочери Елизаветы.
Испытайте же меня, милосердный король, но позвольте предстать перед законным и открытым судом, дабы меня не судили заклятые враги. Праведности моей не страшны позор и бесчестье. Ваши подозрения развеются и Ваша душа успокоится, когда Вы убедитесь в моей невинности. Остановите клеветников, иначе о моей горькой участи будет объявлено всему миру. Посему, сознавая, что я чиста перед Богом и людьми, отдаю себя на милость Господа и моего короля. Однако Вы вольны вынести мне приговор, достойный неверной жены, дабы расчистить путь для Вашей новой пассии, госпожи Сеймур. Из-за нее я ныне нахожусь в опале; увы, не могу помянуть добрым словом ее имя. Вашей милости известно, что мои подозрения весомы.
Но если Вы уже осудили меня и путь к Вашему счастью должен омрачиться моей смертью и позорной клеветой, то я желаю, чтобы Господь простил сей тяжкий грех Вам и врагам моим, ставшим орудием Вашего гнева. Я буду молиться, чтобы Он не призвал Вас к строгому ответу за Ваше неподобающее королю жестокое обращение со мной, когда мы предстанем пред Высшим судом; а в его справедливости я не сомневаюсь (что бы мир ни думал обо мне), ибо небесам очевидна моя невинность.
Согласно моей последней и единственной просьбе, прошу Вас позволить лишь мне одной вынести бремя недовольства Вашей милости, пусть не коснется оно тех благородных мужей, которые томятся из-за меня в тесных застенках.
Если когда-то я заслужила Вашу благосклонность… если хоть раз имя Анны Болейн доставляло радость Вашему слуху, то Вы исполните мою просьбу; более я никогда не потревожу Вас; возношу искренние мольбы Святой Троице, дабы ниспослал Господь все благости Вашей милости, направляя Вас во всех благих деяниях.
Писано 6 мая в скорбной темнице Тауэра.
Анна Болейн
«Если хоть раз имя Анны Болейн доставляло радость Вашему слуху…» Да, доставляло. Когда я был околдован. Но больше никогда, никогда!
Я бродил по коридорам между покоями. Сон не шел ко мне. Я молился о Божьем водительстве. Жизнь представлялась мне кошмарным сном наяву. Дни и ночи смешались сильнее, чем во время приступов мучительной болезни. А за окнами расцветала ясная безмятежная весна, уже белели на зеленых стебельках белоснежные колокольчики ландышей. Южный берег Темзы покрылся густым травяным ковром, украшенным узорами полевых цветов. А во дворце царило безвременье, лишенное связей с внешним миром. Здесь наступил мертвый сезон, проходивший по своим собственным законам.
Уилл:
Преступления — то есть преступные прелюбодеяния — были якобы совершены в графствах Мидлсексе и Кенте, и именно оттуда должны были исходить официальные обвинения. В те ужасные майские дни большое жюри обсудило их и выдало надлежащие рекомендации. Свидетельские показания сочли неоспоримыми, и пятерых обвиняемых ожидало судебное разбирательство. В жюри вошли королевские уполномоченные, одним из которых стал Томас Болейн.
Незнатных придворных — Смитона, Бреретона, Уэстона и Норриса — судили двенадцатого мая в зале Вестминстерского дворца, одинаково пригодном для проведения судебных заседаний и праздничных пиршеств. На радость разинувшим рты и пускающим слюни зевакам фаворитов королевы открыто провели по улицам города.
Перед глазами несчастных уже маячил топор, хотя и с опущенным пока острием. Им предъявили обвинения в тайном сговоре, угрожавшем жизни короля, в греховной связи с королевой, в государственной измене наследникам трона и в нарушении общественного порядка и безопасности.
Смитон признал себя виновным только по второму пункту. Остальные полностью отрицали свою вину. Но всех осудили на смерть. Острие топора зловеще развернулось в их сторону. В тягостной тишине преступников доставили обратно в Тауэр.
Казнь назначили на семнадцатое мая — через пять дней после суда. До этого дня о заключенных предпочли забыть.
Короля обеспокоило то, что признание сделал один Смитон. Он предпочел бы, чтобы все пятеро разговорились на допросах. Хотя сам он ничуть не сомневался в их виновности.
— Я убежден, что она развлекалась с каждым вторым в своей свите, — сказал он.
Через три дня перед судом пэров в Королевском зале Тауэра по очереди предстали Болейны. На заседании присутствовали двадцать шесть пэров. Герцог Норфолк выступил в роли представителя короля, лорда-распорядителя, заняв кресло под председательским балдахином. По разные стороны от него сидели герцог Суффолк и лорд-канцлер Одли. Был здесь и Генри Перси, унаследовавший титул графа Нортумберленда.
В зал набилось более двух тысяч зрителей — лорд-мэр и олдермены Лондона, члены влиятельных ремесленных гильдий; придворные, послы, купцы и прочие незнатные подданные, к коим примкнул и я сам. Насколько отличался публичный конец Анны от ее тайного венчания! Короля не волновало, что любой простолюдин услышит гнусные подробности, выставляющие его рогоносцем. Как ни странно, он сам позвал всех прийти и испить чашу из источника его позора.
Анна вплыла в зал с надменным видом, словно ее пригласили председательствовать на суде, а не держать ответ перед пэрами. Она вновь обрела неотразимое очарование, с помощью которого околдовала Гарри. Очевидно, она решила еще раз использовать свою магию.
Герцог огласил официальные обвинения по обнаруженным присяжными Кента и Мидлсекса преступлениям:
— «Будучи более трех лет королевой Англии и женой господина нашего Генриха VIII… леди Анна не только пренебрегала обязанностями, возложенными на нее высочайшим и благородным союзом, заключенным между вышеупомянутым господином нашим королем и самой госпожой королевой, но также вынашивала в душе злые умыслы по отношению к упомянутому господину нашему королю и сошла с пути истинного по дьявольскому наущению, отвернувшись от Господа. Утоляя каждодневно изменчивую сладострастную жажду и понуждая близких подданных и слуг господина нашего короля к прелюбодеянию и сожительству, совращала их подлыми посулами, поцелуями, соблазнительными телодвижениями, а также подарками и прочими чудовищными обещаниями и подстрекательствами… соответственно потакая своим крайне предосудительным наклонностям… в результате чего совращенные отдавались ей и способствовали тяжким вероломным преступлениям… Как следует из данного и прочих достоверных источников свидетельских показаний, упомянутая королева повинна в предательских деяниях и подстрекательствах».